Белый раб

Но это ещё не всё. Кто-нибудь другой мог испытывать такое же отвращение к плети, как и Торнтон, но год или два, проведённые на плантации, и кажущаяся невозможность обойтись без неё там заставили бы его отказаться от излишней щепетильности. На свете очень мало людей, которых бы здравый смысл и жизненный опыт научили иному обращению с рабами. Майору Торнтону это, однако, отлично удавалось, и за те два года, когда я жил у него, телесные наказания применялись всего-навсего раз шесть или семь. Если кто-либо из его рабов совершал проступок, считавшийся особенно тяжёлым, как-то: побег, повторные кражи, попытка к бегству, отказ от работы, дерзость, неповиновение, — майор Торнтон продавал его. И — странная непоследовательность, которую нередко приходится наблюдать, — этот столь гуманный человек, который не терпел у себя на плантации бичевания раба, не задумываясь готов был оторвать этого раба от жены и детей и выставить на продажу, зная, что тот может попасть в руки самого жестокого хозяина.

Мысль о том, что нас могут продать, всегда жила в нас, принуждая к труду и безоговорочной покорности, и действовала не менее сильно, чем на других плантациях плеть. Всем нам отлично было известно, что таких хозяев, как майор Торнтон, найдётся не много. Одна мысль о том, что нам придётся променять наши хорошенькие к опрятные хижины, нашу обильную пищу, добротную одежду и мягкое обхождение, к которому мы привыкли в Окленде, на грубое обращение и полуголодное существование, которое ожидало нас у большинства других владельцев, — одна эта мысль приводила нас в ужас. Майор Торнтон прекрасно понимал это и умело поддерживал в нас этот благодетельный страх, раза два в году осуществляя на деле свою угрозу и продавая какого-нибудь провинившегося раба.

Умел он также возбуждать наше рвение при помощи мелких подарков и наград. Он никогда не позволял себе требовать от нас какой-нибудь дополнительной работы и поддерживал в нас бодрое настроение, позволяя отлучаться куда угодно и свободно распоряжаться нашим временем, как только заданный урок бывал выполнен. Однако мы даже в свободное время лишь с большими предосторожностями решались ступать на территорию соседних плантаций: по горькому опыту мы знали, что кое-кто из ближайших к нам рабовладельцев с единодушием, достойным таких людей, как они, не решаясь открыто проявить свою неприязнь к майору, пользовался всяким удобным случаем, чтобы выместить свою злобу против него на его рабах. Да будет мне разрешено по этому поводу рассказать об одном происшествии, участником которого мне пришлось быть; оно может послужить не только яркой иллюстрацией виргинских нравов, но и подтверждением следующего неоспоримого положения: там, где закон направлен на угнетение одной части населения, он редко пользуется большим уважением и среди остальной части этого населения.

Одним из ближайших соседей майора Торнтона был капитан Робинсон, человек, с которым у майора происходили частые столкновения. Однажды в воскресное утро, проходя по дороге, ведущей к Окленду, я повстречался с капитаном Робинсоном, который ехал верхом в сопровождении слуги. Капитан остановил меня и спросил, не я ли накануне принёс ему от «этого подлого негодяя Торнтона» наглое письмо, в котором речь шла об ограждении болотистых участков. Я ответил, что действительно накануне принёс письмо, в котором говорилось о разграничении участков, и передал его управляющему.

— Хорошее письмецо, нечего сказать! — воскликнул капитан. — А известно ли тебе, что если бы мой управляющий знал свои обязанности, он спустил бы с тебя штаны и всыпал бы тебе за труды сорок ударов плетью?

В ответ я позволил себе заметить, что всего-навсего передал послание хозяина, и несправедливо будет счесть это за провинность.

— Заткни глотку, заткни свою поганую глотку, мерзавец! — заорал он. — Я научу и тебя и твоего хозяина, как оскорблять джентльмена! Том! Подержи-ка этого проходимца, пока я выколочу пыль из его новенькой куртки!

Услышав приказание своего хозяина, верный слуга капитана Робинсона Том соскочил с лошади и схватил меня. Но так как я отчаянно сопротивлялся, да и сил у меня было больше, чем у моего противника, я справился бы с ним, если б его господин не сошёл с лошади и не поспешил ему на помощь. С ними двоими мне было уже не сладить; они повалили меня наземь и, сорвав с меня куртку, связали мне руки. Затем, снова вскочив в седло, капитан хлестал меня до тех пор, пока не порвал свою плеть. Удовлетворив свою ярость, он пришпорил коня и умчался. Том последовал за ним, даже и не подумав развязать меня. Когда они скрылись из виду, я принялся искать свою куртку и шляпу. И то и другое исчезло. Утащил ли их слуга, или хозяин — мне так и не удалось узнать. Я думаю, что взял их всё-таки слуга, потому что спустя некоторое время, в одно из воскресений, я видел, как он шёл на собрание методистов в синей куртке; я мог бы поклясться, что это была моя куртка.