Белый раб

Нужно признать, что рабы на плантации майора Торнтона в большинстве своём то ли от природы не обладали чрезмерной чувствительностью, то ли отупели в условиях многолетнего бесправия и гнёта и были, по-видимому, вполне удовлетворены своей участью. Таких-то именно рабов майор Торнтон и предпочитал всем остальным. В этом вопросе он вполне сходился со своими соседями: чем меньше раб развит, тем он ценнее для своего хозяина. И наоборот, раба, проявившего какие-либо особые способности, следует считать негодяем пли мошенником.

Мне не понадобилось много времени, чтобы заметить явное предпочтение, которое хозяин оказывает тупицам, и я принял все меры, чтобы подладиться под его вкус. Уже в самый короткий срок я стал его любимцем, и благосклонность майора проявилась в чрезмерной снисходительности, с которой ко мне стали относиться на плантации. Но и это не делало меня счастливым.

Человеческое счастье состоит не в самом обладании какими-то благами, а в ожидании их и в погоне за ними. Для того, кто обладает богатством, властью и славой они, сами по себе — ничто. Увлечение борьбой, стремление к намеченной цели, трудности и их преодоление — вот что даёт радость.

Моралисты, которые столько проповедовали о том, что человек должен быть доволен своим положением, обнаруживают удивительное незнание человеческой природы. Нет такого высокого положения, которое само по себе сколько-нибудь длительное время могло бы доставлять радость. И, с другой стороны, даже в самых жалких условиях, если существует хоть какая-нибудь надежда на улучшение, человек не будет чувствовать себя несчастным. Так уж создан человек, и только в этом подчас можно найти ключ к тысяче явлений в духовной жизни людей — явлений, кажущихся на первый взгляд противоречивыми и загадочными.

Хотя люди и стремятся к разным целям, всех их и направляет и поддерживает одна и та же надежда на удачу. Желания одного, удовлетворяются только возвышением над себе подобными, славой, властью, миртовым или лавровым венцом; другому достаточно подняться из жалкой бедности до более сносного существования, или, если его притязания носят иной характер, до того, чтобы стать первым человеком в своей деревне или непререкаемым оракулом в округе. Как различны все эти цели!

И однако человека влечёт к ним одна и та же сила — стремление к превосходству над обществом. Человек, которому окружающие условия дают возможность следовать своему влечению, пойти по им самим намеченному пути, независимо от того, достигнет он цели или нет, — может считать, что ему выпала на долю вся положенная смертному полнота счастья. И наоборот, тот, кого судьба, случаи или другие неблагоприятные обстоятельства вынуждают подавлять и преодолевать побуждения и порывы сердца, — какое бы положение он ни занял в обществе — это несчастный страдалец, вызывающий в нас только жалость. Для первого даже труд — наслаждение. Он подобен охотнику, которому радостей уже самый вид дичи и который поэтому не знает усталости. Желание даёт ему силы, надежда его воодушевляет. Эти восторги неведомы второму. Для него жизнь лишена цели: отдых тяготит его, а труд для него нестерпимо тяжек.

Это вовсе не отступление. Тот, кто решился прочесть всё только что написанное мною, поймёт, почему даже у такого хозяина, как Торнтон, я не ощущал ни радости, ни счастья.

Спору нет, меня хорошо кормили, хорошо одевали и не слишком утруждали работой. В этом отношении прав был, вероятно, мой хозяин, с гордостью утверждавший — и я впоследствии убедился в его правоте, — что мне жилось гораздо лучше, чем многим свободным людям. Но в моей жизни не хватало одного условия, которое имел каждый вольный человек, и этого было достаточно, чтобы сделать меня несчастным: у меня не было свободы, которая позволила бы мне работать на себя, а не на хозяина, отстаивать моё собственное счастье, вместо того чтобы трудиться в поте лица ради его удовольствия и его выгод. Самый тяжкий жребий становится легче, когда есть свобода. Плохо знает человеческую природу тот, кто не понимает, что всякий, вышедший за пределы животного состояния, предпочитает мёрзнуть и голодать будучи свободным, чем быть сытым, одетым, но изнывать в неволе.