Белый шаман (СИ)

— Тиф это не единственный бич нашего времени. Есть множество болезней, от которых нет действенных средств. Иммунитет, только иммунитет спасает человечество от вымирания. А если он не справится с очередной пандемией? Тогда что? Гибель? Тысячелетняя история, культура, искусство, все это исчезнет вместе с человеком творящим, — его глаза сверкали, — И Вы можете стать спасителем человечества! — он пафосно вскинул руки, — Прошу Вас, позвольте разобраться с этим Вашим лекарством! Даю слово чести шляхтича, что без Вашего одобрения ничего, что я пойму и узнаю, не уйдет от меня на сторону. Хотя я и считаю, что такие вещи не должны быть тайной. Я же в свою очередь, позволю Вам лечить больных в тюремной больнице и в случае успеха, в котором я не сомневаюсь, дам свое заключение и рекомендации. А оно имеет значение в нашей медицинской среде, уж поверьте мне.

— Да ради Бога, — усмехнулся я. Загорский взвился, в порыве продолжить уговоры и тут к нему пришло осознание, что я не возразил, а наоборот согласился.

— Простите?

— Ради Бога, Владислав Брониславович. Исследуйте, изучайте, можете даже не скрывать результаты своих трудов. Единственное, о чем я Вас попрошу, даже потребую, нигде не должна фигурировать моя фамилия.

Так у меня появилось еще несколько десятков пациентов. Загорский выхлопотал мне пропуск в тюремную больницу, познакомил с фельдшером Поликарповым, который и был основным тюремным эскулапом. Владислав Брониславович лишь два раза в неделю делал осмотры и назначения. Все остальное время заболевшими заключенными занимался Федот Степанович. Невысокий, тщедушный дядька лет пятидесяти, с желтыми прокуренными вислыми усами а-ля Тарас Бульба, вечно засаленной густой седой шевелюрой и сизым от пьянства носом. Степаныча я никогда не видел трезвым, впрочем, как и сильно пьяным. Он постоянно, в любое время суток умудрялся находиться в состоянии подшофе.

Ухаживать за больными ему помогали двое заключенных из бродяг. Сивый и Кочка. Почему так — не знаю. Тайну своих кличек и настоящие имена, они мне не сообщили. Хотя отношения у нас сложились довольно приятельские. Да я особо и не интересовался. А персонажи они оказались довольно интересные. Бродяги в местной тюремной иерархии что-то типа наших блатных. Еще не Иваны, но уже где-то рядом. Это как я понял, не вдаваясь в подробности. Что Сивый, что Кочка пользовались среди арестантов непререкаемым авторитетом. Их слово считалось законом, к ним шли за судом, и за советом. Им беспрекословно наливал лишнюю чарку и выделял самую жирную пайку майданщик. При этом оба не скрывали, что в тюрьме они временно. Зиму переждать. А потом опять уйдут. И администрация об этом прекрасно знала. Чем-то они мне напомнили идейных бомжей из моего мира. Этакие социалисты-анархисты. Законы они не признают, деньги презирают, любую собственность не воспринимают. Понятие «чужое» для них не существует.

С Сивым и Кочкой мы частенько засиживались. Я приносил им чай и печенье, они в благодарность развлекали меня байками из своей богатой на приключения биографии. У них же я пытался разузнать про Сидора. Мало ли, вдруг знают такого знаменитого Ивана. И правда, бродяги слышали о нем. Даже то, что он ушел в бега знают, но и только. Все-таки слухи по каторге разносятся со скоростью лесного пожара. А вот куда мог податься, где затаится, не знали. Или, что скорее всего, не сочли нужным сообщить. Была бы у меня полная уверенность, что они в курсе, нашел бы как надавить. А так, молчат и молчать. На месте, в Питере разберемся с Ваньшей. Там стесняться нечего. Это здесь не хочется особо отличаться. Да и перед Верой выглядеть кровопийцей, способным пытать «беззащитного» заключенного не хотелось бы. Ради дела можно, а только лишь из подозрений смысла не вижу.

Вечером, завершив свои дела в тюремной больнице, пошел за Верой. Сегодня договорились, что идем к ней. Я доплачивал Нине Николаевне, милой старушке у которой Вера снимала угол. Бабулька, в отличие от эмансипированной Золотиловой, отлично готовила и баловала нас домашней горячей едой. Да и сама старушенция с удовольствием столовалась с нами, все-таки голод никуда не делся, и иметь стабильное питание по нынешним временам роскошь.

Заходить в больницу не стал, увидит в окно — сама выйдет. Но Золотилова не появлялась. Я уже стал замерзать, а Веры все не было. Пришлось подняться. Смеркалось, и в приемном покое зажгли свечи, отчего воздух стал еще гуще. С улицы было трудно что-то разобрать. Пока привык к полумраку, пока разглядел сестру милосердия. Как же ее? Лида, Лиза? Точно, Елизавета!

— Елизавета, добрый вечер, — она обернулась, вглядываясь в мое лицо.

— Здравствуйте, Дмитрий Никитич.

— А где Вера Константиновна?

— А вы не знаете?! — она удивленно распахнула на меня глаза. Пришлось мотнуть головой. Что я еще не знаю? От Веры всего можно ожидать! — Так слегла она. С тифом. Утром еще. Тяжелая.

— А Загорский?