Белый Шанхай

– Я пасу его, как корову, – рассказывала Нина Климу. – Сегодня еще надоила «молока»: получила контракт на охрану стоянки муниципальных рикш. Фессенден мне объяснил, как работает это предприятие: коляска стоит сто долларов и служит пять лет. Аренда коляски – доллар в сутки; если она поломается, за ремонт платит кули. Чистая прибыль – больше тысячи семисот процентов, ибо налогов нет.

Но Клим не мог оценить красоты схемы:

– А рикша при этом бегает в любую погоду по двенадцать часов и зарабатывает двадцать центов в день. Мало кто из них доживает до сорока лет.

– Кто не может работать головой, пусть работает ногами, – фыркала Нина. – Я тоже приехала в Шанхай без цента в кармане.

– Ты бы еще с китайским губернатором подружилась. И с его палачами: они такие остроумные схемы придумывают – именины сердца, да и только.

Клим перестал писать письма о любви к Нине. Он больше не целовал ее на прощание; иногда проходили недели, и они ни разу не касались друг друга.

Нина не понимала, что происходит. Почему он вдруг отказался от нее? Все видимые причины – ссоры, недомолвки – были слишком малы и нелепы, ведь его любовь переживала и не такое.

Он разочаровался? Но почему все еще живет с ней?

Он заполучил то, к чему стремился, и успокоился? Но тогда какой смысл было стремиться?

Неужели он сам не вспоминает, как был счастлив – абсолютно счастлив! – и ему не хочется вернуть все на круги своя?

Нина знала, что отец Клима был человеком сухим и проявления нежности считал чем-то постыдным. Может, спустя столько лет наставления папеньки-прокурора дали плоды?

Она пыталась объясниться с Климом, но каждый раз ей казалось, что он просто издевается.

– Тебе что, не хватает интимных отношений? – спрашивал он с самым серьезным видом.

Она еле сдерживала ярость:

– Мне не хватает любви.

– Моя дорогая, куда уж больше? Ты и так совершенно залюбила себя.

Сначала страстное самоистязание: что со мной не так? почему он отворачивается от меня? Потом взрыв ненависти к Климу. Потом желание все крушить. Он хочет видеть в ней холодную, злобную, расчетливую женщину? Он ее получит.

Клим устроился на радио – курам на смех! Ну что это за дело – болтать в микрофон?

– Ты полагаешь, что я должен заниматься тем, от чего меня тошнит? – спросил Клим. – И все ради того, чтобы ты могла без стеснения показать меня Фессендену? Извини, моя дорогая, но на такие жертвы я не способен.

Тамаре было бесполезно жаловаться.

– А я все больше его уважаю, – сказала она. – Немногие люди на этом свете готовы жить так, как им нравится, а не так, как положено. Для этого немалая смелость нужна.

Нина вдруг поймала себя на нелепой мысли, что она опять скучает по Даниэлю, по их прежним разговорам. Плохое выветрилось из памяти, осталось чувство родственности душ. Даниэль бы оценил, сколь многого она достигла. Он любит свою Аду? Бог с ней, пусть любит кого хочет. Это никогда не помешает ему дружить с Ниной – к их огромному взаимному удовольствию.

Секретарь Фессендена позвонил Нине в контору:

– Вас ждут. Из Вашингтона прислали бумагу.

Всю дорогу Нина гнала шофера. От волнения у нее пересохли губы. Что ответили в Иммиграционном бюро? Да или нет? Дадут гражданство?

У Фессендена были посетители, и Нине долго пришлось ждать в приемной. Секретарь принес ей свежий номер газеты и чашку чаю. Гражданство! Какое это счастье – иметь судебную защиту! Тот, кто получает это по праву рождения, никогда не поймет, что значит бумага с разрешением быть человеком.

Наконец Фессенден освободился. Нина вошла в кабинет. Стерлинг поднялся ей навстречу:

– Ну, могу вас поздравить: ваш вопрос решен положительно.

У Нины отлегло от сердца.

– Только… – Фессенден нахмурился. – Есть одно «но». Вы подали заявление на себя, на мужа и приемную дочь. Согласно Иммиграционному закону тысяча девятьсот двадцать четвертого года лица китайского происхождения не имеют права на получение гражданства. И с этим, боюсь, я ничего не могу поделать. Если вы хотите перебраться в Америку, ребенка придется оставить здесь.

Нина ехала домой, сжимала в руках серый конверт с заветными бумагами. Ладно, не все так плохо… У нее в Шанхае процветающая фирма, переезжать в США она не намерена. Ей просто хотелось получить право экстерриториальности.

Клима не было дома – он ушел на радио. В детской Валентина и Китти рисовали зайцев.

– Мама!

Она подбежала, обняла Нину за колени.

Клим говорил, что любить – это заботиться. Нина делала все, чтобы Китти была счастлива, только ее муж предпочитал этого не замечать. Стоило ей один раз ляпнуть, что она стесняется Китти, и Клим воспринял это как убеждение, а не сказанную в сердцах глупость. Он действительно хотел видеть в Нине мегеру: это многое объясняло и к тому же позволяло ему считать себя выше и чище. Он не давал ей права на ошибки.

Бинбин рассказывала, как это страшно, когда мать не любит тебя. Нина спросила:

– Когда вы это поняли?

– Я всегда это знала.

«У Китти не будет такого, – твердо решила Нина. – И она никогда не будет страдать из-за своей расы. Я придумаю, как выбить для нее гражданство».

2