Белый Шанхай

Лампочка в спальне вспыхнула и погасла – перегорела.

– Вот дьявол!

Свет ночника не доходил до гардеробной. В досаде и нетерпении, Нина побежала на кухню, поискала в кладовой новую лампочку – не нашла, попыталась вывернуть старую из торшера – резьбу заело. Перенесла торшер в спальню – провод короткий, до гардеробной не дотягивается.

Наконец Нина разыскала в комоде церковную свечу, поставила ее в стакан и вернулась назад. Спичка с шипением вспыхнула и озарила серые бока коробок. Пламя затрепетало на фитиле.

Нина разбирала в ночи преступный клад.

Первая коробка: футляр, обитый шелковой тканью. Внутри – завернутый в папиросную бумагу маленький диск из слоновой кости с отверстием в середине: хризантема с девятью лепестками, а на ней – прекрасная обнаженная женщина. Тело ее чуть поблескивало, глаза были закрыты, на губах – улыбка.

Браслет из фарфоровых пластин: на каждой – контур сада, пагоды, моста. Девушка раздвинула колени. Пояс от ее халата красной змейкой скользил по животу.

Свиток – кажется, японский. Дама в богатых шелках. Самурай с выбритым теменем выводил на ее обнаженном бедре тонкие столбики иероглифов.

К свитку была прикреплена записка – перевод:

Уснуть на рукаве твоем,
Хранящем тонкий аромат.
Перед рассветом
Качнулся полог на двери.
В сырой траве едва видны следы.

Пламя на фитиле колебалось, бумага просвечивала, и по ней двигались огненные тени.

Нина села на пол. Растерянность. Смущение. Желание подолгу разглядывать вывороченные наружу, тщательно выписанные… – господи, как назвать? органы?

Может, она зря согласилась взять эти коробки? Что, если однажды полиция нагрянет к ней с обыском и найдет их? Впрочем, если полиция придет сюда, Нине уже будет все равно: ей останется только выпрыгнуть из окна.

Она достала тяжелый альбом с медными уголками. Гравюры… Пряный запах – от красок ли? от бумаги? В европейской традиции обнаженная натура либо стерильна, как у античных богов, либо слащава, как у пышнобедрых графинь, стремившихся запечатлеть себя в игривых позах. Или вовсе похабна, как у некрасивых толстых баб на срамных открытках.

А здесь было что-то другое. Естественность и простота.

Альбом соскользнул на пол, одна из страниц загнулась, но Нина не стала ее поправлять. Грудь медленно наливалась ровным, густым теплом. Художники, рисовавшие все это, имели в виду любовь, от которой замирает душа. Они не умели изображать тела так правдиво, как великие европейские живописцы, их не смущали нарушенные пропорции и неправильные черты лица. Но у них отчего-то получалось показать восторг сопричастности – все то, что просвещенные европейцы столетиями прятали от себя и друг от друга и карали законом, чтобы никто не узнал, как оно должно быть – естественно и просто.

Нина закрыла ладонями глаза.

«Я хочу, чтобы у меня появился любовник. Мне требуется мужчина, которого я буду любить».

В самой большой коробке она нашла седло с острым колом, торчащим посередине. Прежний хозяин снабдил его запиской: «Данное седло привязывали на ослиную спину и сажали на него неверную жену – чтоб кол был там, чем согрешила. Потом пускали осла вскачь».

Глава 19

1

Флаги на ветру, ревущий оркестр.

Солнце сворачивалось причудливыми кренделями в медных трубах, огненные зигзаги – по пряжкам, пуговицам и бляхам на мундирах. Лица распаренные и счастливые.

Четвертое июля – американская колония в Шанхае отмечала День независимости США со всей возможной помпой. В городском парке установили навесы, под ними – длинные столы с белыми скатертями. Здесь же палатки с сувенирами, дымные жаровни, карусели для детей, разукрашенные бумажными цветами пони и огромная сцена с кафедрой, приготовленной для выступлений генерального консула США и председателя Муниципального совета.

Жара такая, что воздух слоится и дрожит. Над толпой – аромат ванильного мороженого вперемешку с мясным духом и горьким запахом пороха.

В тире – грохот выстрелов и одобрительные выкрики. Внутри палатки еще б'oльшая жара. На налитом солнцем брезенте – тени от веток. Выстрел, еще, еще… Нина отняла приклад от плеча:

– В десятку.

Хозяин тира с благоговением взглянул на нее, потом на столпившихся зевак:

– В первый раз вижу такое, мадам!

Нина улыбнулась. Передав карабин хозяину, она пошла сквозь расступившуюся толпу, каждым нервом чувствуя: Даниэль Бернар смотрит ей вслед.

Он должен был сдаться первым. И Даниэль, и Нина знали, что между ними что-то происходит: они постоянно встречались – у общих знакомых, на улице, в кафе. Они кивали друг другу, но никогда не заговаривали. И уже по этому признаку, по явной намеренной отстраненности, Нина догадывалась, что дело идет на лад. Даниэль Бернар всеми силами пытался избежать разговоров с ней, но допускал саму их возможность.

Нина пребывала в состоянии взвинченного до предела азарта. Она перестала ездить к Тамаре, к своим маскарадно-бальным делам относилась с прохладцей – все душевные и физические силы забирала война против совести мистера Бернара.