Белый шиповник. Сборник повестей

Прямо через газон побежал я к дому, где была канцелярия лагеря и где в раскрытом окне был виден начальник. Он разгуливал по кабинету и что-то говорил, блестя очками. Я примостился у окна. Мне не было видно, с кем он разговаривает.

- …Мне он даже нравится! Честное слово! - Начальник снял очки и стал протирать. - Упрямый мальчишка. Но поймите меня, если бы он у меня был один, конечно, я бы мог заниматься им одним, но ведь их у меня двести пятьдесят. И я не могу одному посвящать больше времени, чем другим. А он всё время убегает. Он не может жить в коллективе. Да, не может!

- Но товарищи его любят! - к своему ужасу, услышал я мамин голос.

- Ну что вы - любят… - засмеялся начальник. - Он всё время дерётся. А сегодня вообще противопоставил себя всему отряду. Достал где-то немецкую гармошку. Выменял, наверное, у пленных. И когда товарищи совершенно справедливо возмутились, выбросить эту гармошку отказался.

- Нет, - сказала мама. - Здесь что-то не так. Я никому и ни за что не поверю, что мой сын стал бы что-то выменивать.

- Поверьте моему педагогическому опыту. Весь отряд, в конце концов, был против него, разве коллектив может ошибаться?

- Простите, - сказала мама. - Вы были на фронте?

- Какое это имеет значение? Я работал на крупном заводе. В конце концов, - у него даже лицо покрылось пятнами, - в конце концов, он нарушает дисциплину, и даже на это я готов смотреть сквозь пальцы, но ведь он убегает на минные поля… В конце концов, я за него не желаю отвечать!

- Это я поняла, - сказала мама. - Скажите, где мой сын?

- Мама! - закричал я. - Я здесь!

Глава заключительная

ТЫ ЖЕ НАС В БОЙ ПРОВОЖАЛ!

Ирина прибежала в палату, когда я собирал свои вещи. Она молча принялась помогать.

- Знаешь, ты извинись за то, что я не простился, - попросил я её. - Скажи, что, мол, так уж получилось… Дяде Толе скажи, дяде Коле-конюху, тёте Паше.

- Ладно! - кивала девочка, запихивая мне в мешок цветные камушки в бумажке, две подковы, которые я на дороге нашёл, пакет шишек, десяток стреляных гильз. Она не дала нести мне мешок и несла его сама до ворот, где ждала меня мама, а весь наш отряд шёл сзади.

- Вы его, пожалуйста, не ругайте! - сказала Ирка моей маме наставительно. - Он ни в чём, ни в чём не виноват. Он очень хороший! А вы все дураки! - Она повернулась к отряду. - Боря, я с тобой буду всегда дружить! Всю жизнь! - И она пожала мне руку. Серёга Кирьянов чуть не лопнул от зависти.

Вдруг Коля Бойцов ко мне подходит.

- Ладно, - говорит, - Хрусталь, не сердись на меня.

Я ему тоже руку пожал.

- Интересненько! - Липа подходит. - Жили - не тужили, вдруг - бах! - выключают из лагеря. Ты, Хрусталь, на них в газету напиши. Не имеют права выключать!

- А в городе-то ещё и лучше! - сказал Федул. - А тут туда нельзя, сюда нельзя.

Я пожал всем руки, даже Липе. Он тоже всё время с протянутой ладошкой совался.

Мама улыбалась, стоя в стороне, но я видел, как она переживает, и тоже расстроился. А ещё больше я расстроился, когда узнал, что бабушка уехала. Во-первых, я по ней очень соскучился, а во-вторых, с кем же я теперь буду оставаться, когда мама на работу уйдёт?

Бабушка накопила денег и поехала искать могилу дедушки. Он где-то в Белоруссии лежит, а дядя - в Польше, а папа - в ГДР. Туда не доедешь. Главное, поехала, а меня с собой не взяла! И не сказала ничего.

Наша комната мне показалась совсем маленькой. Везде были разложены чертежи, мамины тетрадки, которые называются конспектами.

Мама пошла на кухню еду готовить. В квартире нашей тихо - все соседи на работе. Слышно, как мама кастрюлей гремит, как примус загудел.

Кровать моя вынесена. Ну это ничего, я могу на бабушкином сундуке спать, она же уехала.

Взял я Подушечного Человека. Сел на подоконник, смотрю на улицу.

Видно, как за заводом солнце на закат пошло, за трубы зацепилось. Я Подушечного Человека взял, чтобы успокоиться, но чем дольше сидел я с ним в обнимку, тем больше тревожных мыслей приходило мне в голову.

“Подвел я маму! - думал я. - Теперь, вместо того чтобы ей к диплому готовиться, придётся за мной смотреть, обед готовить”.

В самый первый день, когда я стал говорить, что помню войну, ребята со мной спорили, что, мол, такой маленький ничего запомнить не может… Может, я и правда не запомнил, а мне бабушка рассказывала, а теперь мне кажется, что я запомнил…

Гришу не угадал. Смеялся над ним! А он герой был!.. Он всё время герой был. Я это понял только тогда, когда он погиб. Но ведь то, что он погиб, это не геройство, это несчастье, это горе большое. А геройство - когда он по минным полям на тракторе ездил.

Немцев камнями обкидал. А там и Эйхель шёл, и Кляйст был. Эйхеля - жалко, а Кляйст - коммунист, герой. А я не разобрал - сразу за камни.

И каждый день из лагеря бегал. “Скучно в лагере, скучно!” Пусть скучно, а нужно было не бегать. Потому что Алевтина за меня волновалась, начальник лагеря. Он хоть и выгнал меня, а сам вообще-то ничего дяденька. Когда был взрыв, ведь он тоже к трактору побежал…

Когда с ребятами я спорил, надо было не спорить, а объяснять. Ведь они про Александра ничего не знали…