Белый шиповник

Однако выяснились некоторые обстоятельства, в свете которых все произошедшее тогда в Париже выгляди г совсем по-иному.

– Ты хочешь сказать, что ты не погибала тогда, в одиночестве, на сносях и без средств?

– А! Вот! – воскликнула жена, воздев руки. – Наконец вы получили возможность попрекнуть меня своим благородством! Выставить счет за ваш христианский подвиг! Но я оплатила ваш счет за все эти годы, оплатила своим телом!

– Надя! Опомнись, что ты несешь! – пролепетала Катерина Андреевна, затыкая уши и заливаясь краской стыда от слов дочери.

– Конечно! В приличных домах не принято говорить вслух о таких вещах! – упрямо продолжала Надя. – Никто не знает, что это за пытка, что за мука ложиться с вами каждый день в одну постель, позволять прикасаться к себе, ощущать вашу ненавистную плоть внутри себя. Господи, как я мучилась все это время!

Ее лицо стало отчужденно-злым, и неприязненным.

– Нет! Ты лжешь! Это не может быть правдой! Ведь мы были так счастливы, так любили друг друга! – кричал Владимир, не желая слышать этой постыдной и унизительной правды.

– Это вы любили, – обреченно произнесла Надя, – вы любили меня, а я пыталась приноровиться к вам, но не более того. Я люблю Верховского и всегда любила. Я не могу без него жить. Видимо, нам придется разойтись.

Она произнесла свой приговор и понурилась. Владимир Иванович сник и съежился.

Пальцы отплясывали беспорядочный танец на скатерти.

– С ума сошла, Надька! – стонала мать, раскачивая седой головой. – А сын, ты о нем подумала?

– Вы оба знаете, чей Вася сын. Мы уйдем вместе, – жестко произнесла Надежда Васильевна и встала со стула.

– Ну уж нет! – взревел Роев. – Мальчика я не отдам! Да и ты никуда не уйдешь. Я посажу тебя под замок!

Он тоже вскочил и схватил жену за плечи.

– Володя, милый! – уже тише и спокойней произнесла Надя испуганным голосом. Ей показалось, что сейчас он ее ударит. – Я не пойму, что с тобой стало. Ведь ты мудрый, добрый и понимающий. Ты знаешь меня с детства и не сделаешь мне плохо, не станешь мне противодействовать, ведь так?

– О нет! Пусть я лучше уподоблюсь грубому феодалу, но я не отступлюсь. – Он с остервенением тряс ее за плечи. – Надя, я люблю тебя, люблю больше себя, ты моя жизнь, мое счастье.

Оно далось мне с трудом, пощади же меня! Пощади свою мать, каково ей опять пережить твой уход с этим человеком! И как быть с мальчиком, не рвать же его на части?

В это время дверь гостиной отворилась, и вбежал Вася. Он был напуган криками, и губы его дрожали.

– Васенька, мальчик мой! – Надя вырвалась от мужа и простерла к сыну руки, но ребенок с плачем бросился к отцу и уткнулся лицом в его колени.

Катерина Андреевна охнула и схватилась руками за грудь. Надя подскочила к матери.

– Я умру, если ты покинешь нас, – прохрипела она, закатывая глаза.

Надя бессильно упала в кресло. Роев звонил в колокольчик, горничная металась с каплями, послали за доктором. Няня несла рыдающего Васю в детскую.

Глава тридцать вторая

На следующий день Надежда Васильевна очнулась от тяжелого забытья, заменившего ей сон, и ужаснулась содеянному. Как теперь жить, как даже просто выйти из комнаты и посмотреть в глаза близким любящим людям? Постучалась горничная.

– Что маменька? – тревожно спросила Надя.

– Полегчало уже, докторовы микстуры, видать, помогли, – отвечала та. – Всю ночь их пили и плакали-с, а сейчас спят. А Владимир Андреевич не спали-с, у себя заперлись и не выходят, я стучала.

Надя вздохнула и побрела взглянуть на мать.

Катерину Андреевну уложили в гостиной на диване. От звука шагов она открыла глаза и приподнялась на подушках. Надя пристроилась на уголке, не зная, что и сказать после вчерашнего.

– Утро вечера мудреней. Что надумала? – строго спросила мать.

Она редко так говорила с дочерью, и строгость тона горько уязвила Надежду Васильевну.

Точно нашалившую гимназистку ругают за проказы. А она-то надеялась, что уж мать-то определенно ее поймет и поможет.

– Не знаю, не знаю, мамочка! Только не жить нам теперь с Володей! Не могу я его тошнотворное благородство выносить!

– Сдается мне, что ты умом повредилась, девочка, – ворчливо продолжала Ковалевская. – Таких мужей, как твой, раз и обчелся! Не понимаешь, от чего отказываешься! Я уж и не говорю, как это гадко по отношению к Володеньке!

– Мама! Вы все о нем да о нем! Вы обо мне подумайте, маменька! Ведь я не люблю Роева, я Верховского любила все эти годы и люблю. Целыми днями думаю только о Евгении, ложусь и засыпаю с мыслями о нем.

– Надя, Надя! Я сколько толковала тебе, что страсть разрушает установившийся порядок вещей. – Ковалевская покачала головой. – Поверь мне, это теперь в твоем теле пылает безумный огонь чувств. Но потом, что будет потом, когда кожа твоя увянет и поблекнет, лицо покроется морщинами, повиснет грудь? Постель перестанет притягивать тебя, ты остынешь, остынет и он. Что тогда будет связывать вас? Да еще наши растоптанные судьбы будут тебя терзать.