Белый шум (СИ)

— Тогда я поищу другую комнату, — она вскочила и бросилась к двери. — Пока ты сам не спасешься, за мою душу лучше не браться. Пока ты не перестанешь делить мир на черное и белое, пока не поймешь, что на той стороне тоже правда — нам не о чем разговаривать.

— Нам не о чем разговаривать, пока ты не поймешь, что магглорожденные тоже имеют право на жизнь и магию, — в сердцах выкрикнул Невилл. — Может, мои убеждения и не идеальны, но они хотя бы не посягают ни на чью жизнь.

— Как тебе легко рассуждать о жизни, когда ты перешагнул смертную черту и сидишь теперь в этой троллевой дыре! — гаркнула Лестрейндж и выскочила в коридор, оглушительно хлопнув дверью.

Невилл посмотрел на цепочку грязных следов, оставленную ее ногами, и вспомнил, что она по-прежнему ходит босиком — безнадежно испорченные туфли Лестрейндж еще там, у леса, выбросила в грязь. Он поймал себя на мысли, что она может занозить ноги или простыть, и сам удивился тому, что ему есть до этого дело, как и до спасения ее погрязшей во тьме души. До сих пор было непонятно, можно ли в этом месте заболеть, но чувство холода определенно было, Невилла трясло, он понимал, что продрог и хочет согреться, а потому склонен был полагать, что и Лестрейндж замерзла. Как бы то ни было, она теперь зависела от него, а значит, стоило ее разыскать, успокоить и попытаться как-то согреть.

Лестрейндж нашлась в коридоре. Она стояла у одной из дверей, колотила в нее руками и плакала навзрыд, как маленькая девочка. От этих звуков у Невилла сжалось сердце.

— Успокойся, — он подошел к ней осторожно, боясь, как бы истерика не стала сильнее, и тронул за плечо. — Успокойся, пойдем в комнату.

— Я как раз это и хочу сделать, — хрипло проговорила она, выплевывая слова по одному. — Уйти в комнату. Я хочу другую комнату.

Лестрейндж дернула ручку двери и взвизгнула. Раздалось шипение и треск, и ее отбросило к противоположной стене. Кожа руки пошла волдырями, как от ожога, и Лестрейндж недоуменно уставилась на нее, обиженно всхлипывая.

— Пойдем, — повторил Невилл, поднял ее с пола и обхватил одной рукой за талию. — Пойдем, попробуешь согреться.

Она была худой, даже иссушенной, словно скелет обтянули кожей и вдохнули в него жизнь. А еще Лестрейндж замерзла и сейчас, придерживая ее, Невилл ощущал, что ее бьет сильный озноб.

— Холодно, — прохрипела Лестрейндж, когда за ними закрылась дверь комнаты. — Очень холодно.

— Укройся и попробуй согреться, — Невилл указал на кровать. — Я сбегаю к бармену, надеюсь, что у него есть какое-нибудь зелье или настойка.

Лестрейндж смерила его удивленным взглядом, но всё же забралась под серое, выцветшее покрывало, от которого воняло пылью и сыростью, укуталась, прижала ноги к груди и уставилась в одну точку. Невилл посмотрел на ее дрожащую фигуру, и впервые в нем проснулась жалость к этой женщине.

— Я скоро, — непонятно зачем сказал он и выскользнул за дверь.

Бармен все так же осматривал зал. Невилл подумал, что, вероятно, это какое-то особое наказание — стоять целыми днями за стойкой и высматривать в пустом зале кого-то.

— Простите, у вас есть какая-нибудь согревающая настойка или Бодроперцовое зелье? Моя спутница сильно продрогла, и я не хотел бы, чтобы она заболела. Хотя сомневаюсь, что здесь это возможно, — зачем-то добавил Невилл.

— Почему же, возможно, — лениво протянул бармен и принялся шарить рукой под стойкой. — Вот, прошу. Не Бодроперцовое, конечно, но поможет избежать простуды.

— Спасибо, — он уже отвернулся и собирался уходить, но вспомнил про обожженную руку Лестрейндж. — А что-нибудь от ожогов?

— Пытались открыть не свою дверь? — бармен противно захихикал. — Что ж, этот ожог должен затянуться сам. Предупреждаю, это будет долгий и мучительный процесс.

— Что значит — «не свою дверь»? — недоуменно уставился на него Невилл.

— А то и значит, молодой человек, что здесь, на этой станции, каждый ищет искупления своих собственных ошибок и промахов. И поэтому здесь, как и в поезде, чужие судьбы надежно защищены от постороннего вмешательства. Есть вы и ваша история — к ней никто не прикоснется, но вам не стоит знать, что происходит в других комнатах у других постояльцев.

— И мы не пересечемся? Даже случайно? Даже если я завтра поутру спущусь выпить горячего шоколада — надеюсь, у вас есть такая услуга — в то же время, что и, предположим, мой сосед?

— Вы его не увидите, — коротко ответил бармен. — Как и он вас. Всех вижу только я, и, поверьте, это весьма увлекательное зрелище. Люди, знаете ли, охотнее выворачивают души, когда считают, что никто их не видит.

— А как же вы? — Изумился Невилл.

— Бармен? — он коротко хохотнул. — А кто обращает внимание на обслуживающий персонал? Кто держит лицо перед уборщицами или сдерживает гонор при барменах? Никто. Вы видите пустой зал — и в этом ваше счастье. Я же вижу искалеченные судьбы. Десятки неправильных выборов. Сотни неверных шагов. Я слышу тысячи слов, не сказанных или сказанных не вовремя. Они повторяют их постоянно, ища искупления и будучи не в силах его найти.