Белый шум

– А вам не кажется, что неспособность к подавлению каким-то образом идет на пользу моему здоровью? Быть может, постоянный страх – естественное состояние человека, и, пытаясь свыкнуться со своим страхом, я ежедневно совершаю геройский поступок, а, Марри?

– Вы чувствуете себя героем?

– Нет.

– Значит, скорее всего, вы не герой.

– Но разве подавление не противоестественно?

– Страх противоестественен. Гром и молния противоестественны. Боль, смерть, реальность – все это противоестественно. Мы не в силах свыкнуться с этими вещами. Мы слишком много знаем. Потому и прибегаем к подавлению, компромиссу и самообману. Так мы и выживаем в этом мире. Таков естественный язык человечества.

Я внимательно посмотрел на него:

– Я делаю зарядку. Поддерживаю спортивную форму.

– Это неправда, – сказал он.

Он помог какому-то старику разобрать дату на обертке булки с изюмом. Мимо плыли дети в серебристых тележках.

«Тегрин, денорекс, селсан-блю».

Марри что-то записал в свою маленькую книжечку. Я смотрел, как ловко он обходит дюжину упавших яиц в разорванной картонной упаковке, из которой сочилось вещество, содержащее много желтка.

– Почему мне так хорошо, когда я с Уайлдером? Совсем не так, как с остальными детьми, – сказал я.

– Вы чувствуете его безграничное «эго», его свободу от всяческих рамок.

– В каком смысле он свободен от рамок?

– Он не знает, что умрет. Не имеет никакого представления о смерти. Вы дорожите этим его счастливым неведением, этой неспособностью сознавать опасность. Вам хочется подойти к нему поближе, дотронуться до него, хочется смотреть на него, вдыхать его запах. Как же ему повезло! Воплощение неведения, всесильный малыш. Ребенок – это всё, взрослый человек – ничто. Подумайте об этом. Вся жизнь человека есть объяснение этого загадочного противоречия. Неудивительно, что мы сбиты с толку, обескуражены, потрясены.

– Не слишком ли вы сгущаете краски?

– Я же из Нью-Йорка.

– Мы делаем красивые, прочные вещи, создаем гигантские цивилизации.

– Блестящие ухищрения, – сказал он. – Замечательные способы ухода от действительности.

Двери раздвинулись по сигналу фотоэлементов. Мы вышли на улицу, миновали химчистку, дамскую парикмахерскую, магазин оптики. Марри снова закурил свою трубку, принявшись с важным видом посасывать мундштук.

– Мы поговорили о способах перехитрить смерть, – сказал он. – Обсудили то, как вы уже пытались применить два таких способа, причем взаимоисключающих. Упомянули о технологии, о железнодорожных катастрофах, о вере в загробную жизнь. Но существуют и другие методы, и мне бы хотелось затронуть один такой подход.

Мы перешли улицу.

– Я полагаю, Джек, что на свете есть два сорта людей. Убийцы и смертники. Большинство из нас – смертники. Мы не обладаем ни особым темпераментом, ни страстностью натуры, ни прочими качествами, необходимыми для того, чтобы стать убийцей. Мы не противимся смерти. Безропотно ложимся и умираем. Но представьте себе, каково это – быть убийцей. Вообразите, как возбуждает – теоретически – убийство человека, с которым вы столкнулись лицом к лицу. Если он умрет, вы будете жить. Убить его – значит получить кредит на жизнь. Чем больше людей вы убиваете, тем больший кредит у вас накапливается. Этим и объясняется огромное количество зверских убийств, войн, смертных казней.

– Вы хотите сказать, что на протяжении всей истории человечества люди пытались отсрочить свой смертный час, убивая других?

– Это же очевидно.

– И это, по-вашему, возбуждает?

– Я теоретизирую. Теоретически насилие – одна из форм переселения душ. Смертник покорно погибает. Убийца продолжает жить. Происходит удивительное уравновешивание. Когда банда мародеров собирает в кучу трупы, она набирается сил. Силы накапливаются так, словно эти люди заслужили милость богов.

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Это просто теория. Мы с вами – два профессора, вышедших на прогулку. Но представьте себе прилив первобытной силы при виде поверженного в прах, истекающего кровью врага!

– Значит, по-вашему, при этом человек получает больший кредит, как при банковской сделке.

– Вам грозит небытие. Полное и окончательное забвение. Вас не станет. Не станет, Джек! Смертник примиряется с этим фактом и умирает. Убийца – теоретически – пытается отменить собственную смерть, убивая других. Он приобретает время, приобретает жизнь. Заставляет людей корчиться. Повергает их в прах и смотрит, как тонкой струйкой течет кровь.

Пораженный, я посмотрел на него. Он с довольным видом раскуривал трубку, глухо причмокивая.

– Это один из способов одолеть смерть. А в конечном счете – способ стать хозяином положения. Стать убийцей разнообразия ради. Пускай кто-нибудь другой будет смертником. Пускай он заменит вас – теоретически – в этой роли. Вам уже никак не умереть, если умрет он. Он умирает, вы остаетесь жить. Как видите, проще простого.

– Значит, вы утверждаете, что именно так люди поступали с незапамятных времен.

– И до сих пор так поступают. Люди делают это в маленьком масштабе личной жизни, делают это группами, толпами, массами. Убивают, чтобы выжить.

– Звучит жутковато.