Белый танец

Правда, в мае это дело несравненно веселее, чем в ноябре. Солнце ласковое, небо голубое, птички заливаются, пахнет тёплым ветром и первой зеленью. Кругом красные «пятёрки» на флагштоках, знамёна, портреты Ленина и Брежнева, плакаты «Мир. Труд. Май», гвоздики, разноцветные шары. Пацаны-паршивцы пуляют острые камешки или осколки в шары, и те, взрываясь, обвисают тряпочкой под девчачий визг. В ответ – хохот.

И вообще все какие-то весёлые и бодрые, даже девчонки с растерзанными шарами. Все, кроме меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Я наоборот с тоской вспоминаю ноябрьскую демонстрацию, стылую, продуваемую всеми ветрами.

В этот раз я пристроилась позади них – Шевцова и Архиповой. Она, как всегда, вцепилась в его локоть и радостно щебечет: ах, какая весна нынче чудная! Ах, какая погодка! Володя, пойдём в кафе-мороженое после демонстрации? Дома надо быть? Обязательно? Гости? Эх… А завтра? Можно в кино пойти… В «Саянах» идёт сейчас «В моей смерти прошу винить…». Ах, уже видел?

В конце концов, слушать их нежный трёп мне надоело – ну сколько можно себя мучить?

Я отстала, прибилась к бэшкам и до площади брела уже с ними.

А дома меня ждал сюрприз. Сюрпризище!

К нам, а точнее, к маме в гости пришёл какой-то тип. Она сама его, разумеется, пригласила. И я не скажу, что этот сюрприз был приятный.

Вообще, мама накануне предупреждала, что зайдёт знакомый, но я особенно не вдумалась в её слова. Решила: ну забежит кто-то по делу, как вот иногда соседи заглядывают. По-настоящему, как оно у людей принято, в гости к нам не ходят.

А тип пришёл при параде – видно, что готовился: коричневый костюм в полоску, оранжевый галстук, шляпа. Притом и костюм, и шляпа, и галстук – это явно не его стиль. Смотрелось нелепо. Этакое седло на корове. Он и сам постоянно дёргал узел галстук, как будто задыхался, и плечами водил, как будто пиджак ему жал.

Однако мамин гость старался быть галантным. Принёс гвоздики и тортик в картонной коробке из кулинарии поблизости. Какой-то комплимент даже родил.

Я фыркнула и ушла в свою комнату. Пить чай с его тортом я, разумеется, отказалась. Сухой бисквит и масляные розочки – тоже мне счастье. Но даже если б и хотела – не стала бы. Не понравился мне мамин гость. Сам по себе не понравился, а он ещё и шутил постоянно и несмешно. Но гораздо больше не понравилось, как вела себя при нём мать. Она казалась какой-то неестественной, что ли. Хихикала над его глупыми шутками.  Ну они, конечно, выпили. Я заметила бутылку портвейна.

Правда позже я маму пожалела, когда уже гость ушёл.

Она убрала посуду, потом пришла ко мне, стала рассказывать, какой он хороший человек, работящий, добрый и не пьющий (сегодня не в счёт, сегодня праздник). Я молчала. Тогда мама извинилась и вдруг заплакала. Я аж опешила. Мамины слёзы – это просто разрыв сердца. Я сразу залепетала: да, да, хороший, пусть, только не плачь и не расстраивайся.

Глава 30. Таня

После той стычки на геометрии, Кувалда и вовсе как с цепи сорвалась. Сначала она, увидев меня на пороге класса, заявила, что на свои уроки больше не пустит, только с матерью. На моё счастье, в кабинет за каким-то делом заглянула Эльвира Демьяновна. Ну и сказала своё веское слово.

Математичка на урок меня, конечно, впустила и даже вызвала к доске. И я – о, чудо – умудрилась у неё даже четвёрку получить. Но позже на алгебре она отыгралась по полной программе. Опять вызвала и просто забомбила вопросами про эти чёртовы логарифмические функции. В итоге, конечно же, снова двойка.

Вот честно, я чуть не расплакалась с расстройства прямо там у доски. А на следующий день… на следующий день экзекуция повторилась.

Причём сначала она проверила домашку, а я ведь уже учёная, постаралась – целый час накануне выводила формулы чуть ли не каллиграфическим почерком как в первом классе. Она посмотрела, сухо кивнула и… оценку не поставила, и вообще ничего не сказала. А потом, ближе к концу урока, опять вызвала к доске…

Нет, Кувалда больше откровенно меня не оскорбляла, но откровенно заваливала. Я и без того в математике не Лобачевский, а от стресса совсем туго соображала и путалась. И чем больше она напирала, тем сильнее я нервничала и ещё больше путалась. В конце концов, она с неприкрытым удовольствием влепила мне очередную двойку. И лицо у неё было такое: ну вот, что и требовалось доказать.

Эта математика вместе с математичкой мне уже снилась в кошмарах. Тут экзамены на носу, а она устроила педагогическую травлю.

Делать нечего, я пожаловалась матери. Ну как пожаловалась? Я же не маленькая, вроде как поделилась бедой. Но у матери свои представления об учителях, заложенные с детства. Там, в глухой деревне, где она росла, к учителям относились, как к небожителям. Их авторитет был велик и нерушим. Поэтому она и прежде в спорах с Раечкой всегда вставала на её сторону, и сейчас быстренько меня отбрила: сама виновата. Значит, не учишь, не готовишься. Учитель не может быть не прав, просто потому что он – учитель. И весь разговор.