Белый ветер

Этот солдат, бесполезно чиркающий по спичке, лейтенант Власов, отчаянно раскрывающий рот, — голоса его Левашов не слышит… Неожиданно Власов со стремительностью, которую трудно ожидать от такого гиганта, бросается к солдату. Но и солдат, наконец поняв безнадежность своих усилий, бросает шнур и бежит к берегу, удаляясь от лейтенанта. Он бежит вдоль досок прыжками, подскакивая в воздух, тяжело бухая сапогами о лед.

И внезапно проваливается. Сразу, мгновенно, словно тяжелый камень, сброшенный с высоты.

Лед, ломаясь, расходится, на какое-то мгновение над зеленой водой возникает голова солдата, его руки, судорожно хватающиеся за обламывающуюся льдину. Полынья становится все шире, и прямо в нее с разбегу прыгает лейтенант Власов.

Почти в то же мгновение над рекой, над городом, над окрестными полями и лесами возникает, разносится гулкий тяжелый грохот. Над рекой вздыбливается бело-зеленый гигантский фонтан. Медленно вода, белое крошево, гарь оседают, опускаются на реку, на ее трепещущую, раздробленную на тысячи льдинок пеструю поверхность.

Окрест нависает тишина.

Теперь поверхность реки дрожит, слегка волнуется, словно не зная, как быть дальше. И где-то, метрах в тридцати от берега, в полуторастах от места взрыва, там, где сохранился хоть и треснувший, но залитый волной лед, из воды появляется что-то черное. Это голова лейтенанта Власова. Постепенно вода вокруг нее розовеет. Голова снова скрывается под водой, потом опять выныривает. Рядом с ней — другая. Одной рукой Власов подгребает к кромке льда, другой крепко держит над водой голову солдата. Лейтенант судорожно хватается за край льдины, пытается удержаться. Рука соскальзывает, лед обламывается, по воде снова растекается красное пятно…

Левашов мгновенно сбрасывает шинель и бежит что есть силы к реке. Там уже саперы. Они быстро и ловко кладут доски, подтягивают шесты. И все это молчаливо, согласованно, точно и без всякой суеты.

Левашов первым ползет по узкой доске, под которой дрожит, покрывается паутиной трещинок лед. Он все ближе и ближе подползает к воде, к темной кромке льда, за которую безуспешно хватается посиневшими пальцами Власов.

Теперь Левашов хорошо видит его лицо. Оно в крови. Кровь течет откуда-то из-под слипшихся волос и струйками заливает лоб. Рот плотно сжат, огромное нечеловеческое напряжение угадывается во взгляде.

Левашов протягивает руку, за нее тут же хватается Власов. Но при этом другой рукой он по-прежнему держит над водой голову солдата.

Осторожно, очень медленно, до предела напрягая мышцы, Левашов втягивает Власова на доску. Лед трещит, кусок обламывается. Сильным рывком Левашов вбрасывает Власова на лед, а сам соскальзывает в воду и подхватывает тонущего солдата. До чего же тот, обмягший, тяжел, и до чего холодна вода. Через несколько секунд Левашов оказывается словно в ледовом панцире, тепло одежды и тела улетучилось, руки и ноги коченеют, холод сдавливает грудь. Он широко раскрывает рот, крепко прижимает к себе левой рукой потерявшего сознание солдата и протягивает правую к доске.

А там уже лежит Копытко. Медленно, осторожно на лед вытягивают Левашова. Но у него больше сил, чем у Власова, и он не отпускает солдата, вытаскивая его за собой. Их обоих подхватывают, заворачивают в одеяла и в машине мчат к городской больнице — благо, она близко.

Через час Левашов, взбодрившийся после ледяного купания и всех последующих процедур, выходит из палаты.

Оказывается, солдата контузило и его будут лечить, у Власова же осколком льда сильно оцарапана голова. Но тоже ничего страшного. Наутро выпишут.

В приемной Левашова ждет начальник гарнизона.

Как всегда, генерал-майор говорит негромко, с хрипотцой. Он уже в курсе дела и лишних вопросов не задает.

— Вели себя молодцом, — ворчит генерал Добродеев, — и ты и Власов. И солдат-недотепа, уж коль на то пошло, молодец. Держался, пока последняя спичка не сломалась. Было бы у него их с десяток, он там до самого взрыва все чиркал. — Генерал меняет тон: — Но кто все-таки виноват? Ведь погибнуть мог человек! А по чьей вине?

Левашов молчит. «Действительно, кто виноват? И есть ли виновные вообще? Назначили новых. Так надо же когда-нибудь их учить, они уже приняли присягу, гвардейцы, полноправные солдаты. Пора самим за свои действия отвечать. Может, их плохо учили Гоцелидзе, замкомвзвода, командиры отделений? Чепуха, наверняка сто раз проверяли и натаскивали. Может, уже там, на льду, плохо проконтролировали готовность солдата? Ну уж простите! Тут я сам свидетель, вместе с Власовым смотрел — все были готовы. Тогда кто же виноват? Случайность? Но на случайность взыскания не наложишь, выговора ей не объявишь…»

— Ты за командира роты остался, тебе и отвечать, — словно читает его мысли генерал. — Ладно, потом во всем разберемся, а сейчас иди отдыхать.

Левашов медленно бредет домой.

Еще светло. Солнца на небе не видно, но его незримое присутствие ощущается во всем: в отощавших сосульках на крышах, в бурных ручейках вдоль тротуаров, в распахнутых кое-где окнах, в одежде ребят, уже скинувших пальтишки, — школа-то рядом.