Белый ворон Одина

Я снова отвернулся к морю, пытаясь отыскать разгадку в кипящих волнах. Но мне мешала пена, которая облепила все лицо. Она жалила меня, подобно сердитому пчелиному рою, и я никак не мог от нее освободиться. Затем передо мной выросла страшная морская тварь — то ли скат, то ли гигантская медуза… Чудовище облапило мое лицо, принялось его обсасывать и облизывать…

— Ну, все-все… оставь его. Молодец, хороший мальчик.

Яркий свет слепил глаза, и в этом нестерпимо-белом свете маячили какие-то неясные фигуры. Что-то дышало и пыхтело перед самым моим носом. Одновременно чей-то горячий шершавый язык вылизывал мне лицо.

— Фу, пшел вон!

Кобель из нашей домашней своры жалобно взвизгнул, когда подошедший Финн пнул его ногой. И тут же свет пропал, заслоненный ухмыляющейся физиономией моего побратима.

— Вообще-то тебе бы стоило расцеловать этого пса, — сказал он со смехом. — Это его чуткий нос привел нас к тебе, Убийца Медведя. Никто б и не подумал искать вас здесь… А с телегой вы хитро придумали, молодцы.

11

По возвращении в деревню Бьельви внимательно осмотрел мой череп и пришел у выводу, что мне страшно повезло. Сзади на шее у меня красовался огроменный синяк, цвету которого мог бы позавидовать сам Биврест, радужный мост в Вальхаллу. Кожа на лодыжке — там, куда пришелся удар Мартина — была содрана, но сама кость, благодарение богам, уцелела.

Присутствовавший при осмотре Квасир только головой покачал с плохо скрытой усмешкой. Это был наш давний спор. Я верил, что рунный меч обладает свойством хранить своего владельца от серьезных неприятностей. Квасир же все, что со мной происходило (и не происходило), относил исключительно на счет моей молодости, природного здоровья и особого благорасположения Одина.

Я бросил взгляд на побратима и произнес с благодарным кивком:

— Клянемся на кости, крови и железе.

Квасир пренебрежительно отмахнулся от моих благодарностей и бросил некий предмет. Неловко поймав его, я обнаружил, что это утерянная обувка Мартина.

— Мы выкопали его из-под снега, неподалеку от входа в ваше убежище, — сообщил Квасир. — Почти рядом с телом Торкеля.

Я взвесил на руке тяжелый башмак из воловьей шкуры, рассмотрел толстую подошву с металлическими гвоздями и понял, какой же я все-таки счастливчик. Удар такой штукой должен был сломать мою ногу, как сухой прутик. Когда я сказал об этом побратиму, тот задумчиво потер свой здоровый глаз и пожал плечами.

— Думаю, к твоей удаче приложил руку хозяин этого башмака, — заметил он и тут же поправился с ухмылкой: — Вернее сказать, ногу… — И, видя мое недоумение, кратко пояснил: — Хельшун.

Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Клянусь Одином, Квасир-то прав! Осторожно отложив предмет в сторону, я посмотрел на него новыми глазами. Ну, так и есть — башмак Хель! Обувку эту изготавливают специально для покойников, которые при жизни слыли особо жестокосердными. Считается, что такому человеку уготована долгая и тяжелая дорога во владения Хель. Путь его будет усеян терниями, а река, которую придется пересекать, — острыми камнями и ядовитыми змеями. Так что подобные башмаки с толстой и прочной подошвой являются проявлением незаслуженной доброты со стороны родственников и друзей усопшего.

— Точно, так и есть, — пробурчал Финн, вошедший в комнату и успевший услышать слова Квасира. — Сейчас какой-то бедняга бредет по тернистому пути в Нифльхель и проклинает монаха, ограбившего его могилу.

Судя по всему, Мартина это не слишком волновало. Он не считал зазорным разрыть могилу проклятого язычника и взять то, что понадобилось христианскому монаху. Тем не менее факт сам по себе примечательный. Он показывает, как низко пал Мартин. Сейчас никто бы не узнал в нищем побирушке того блестящего и щеголеватого священника, который некогда вел богословскую беседу с Иллуги Годи в парадном зале крепости Бирки.

— А как мальчишка? — спросил я.

— Обоссался и немного замерз, — усмехнулся Финн. — А так в полном порядке. Ты спас ему жизнь.

— Да нет, все как раз наоборот — это он спас мне жизнь, — признался я. — Ведь это Олав придумал хитрость с телегой.

Брови Финна в удивлении взлетели вверх. Побратим молчал, но ничего говорить и не требовалось. И без того было понятно, что я должен ощущать, задолжав Вороньей Кости вергельд за мою жизнь. А чувствовал я себя человеком, который проваливается в бездонную трясину. Рано или поздно этот маленький паршивец Олав взыщет с меня должок, да так, что мало не покажется. Впрочем, стоит ли убиваться заранее… Поживем — увидим.

— А другой труп? — поинтересовался я. — Ну, тот, с которым сражался Торкель?