Бен-Гур

— Он собирался разрушить Храм и построить его за три дня, но не может спасти себя самого.

Третьи твердили:

— Он называл себя Сыном Божьим, посмотрим, примет ли его Бог.

Но никто не сказал, за что ненавидит его. Назорей никому не принес вреда, но многие не видели его до сего часа, и все же — странно — они обрушивали на него проклятия и сочувствовали разбойникам.

Сверхестественная ночь, павшая с небес, пугала Эсфирь, как начинала пугать тысячи других, более храбрых и сильных.

— Уйдем домой, — молила она, дважды, трижды повторяя: — Это гнев Божий, отец. Кто знает, какие еще ужасы ждут нас? Я боюсь.

Симонид был непреклонен. Говорил он мало, но явно пребывал в сильном возбуждении. Когда, к концу первого часа, неистовство толпы на холме спало, по его просьбе подошли ближе к крестам. Бен-Гур подал руку Балтазару, и все же египтянин поднимался с большим трудом. С новой позиции Назорей был виден плохо — только темная обвисшая фигура. Однако теперь они слышали его — вздохи, свидетельствовавшие о большей выносливости либо близости конца, нежели чем у страдавших рядом, ибо те заполняли каждую паузу в шуме толпы стонами и мольбами.

Второй час прошел подобно первому. Для Назорея это были часы оскорблений, насмешек и медленного умирания. За все время он заговорил лишь однажды. Несколько женщин подошли и опустились на колени у его креста. Среди них он узнал свою мать и любимого ученика.

— Жено! — сказал он, — се, сын твой, — и ученику: — се, Матерь твоя!

Начался третий час, и люди все толпились вокруг горы, к которой влекло их странное чувство, что пробудила ночь среди дня. Они стали тише, чем прежде, но временами в темноте слышны были голоса людей, окликающих людей, и шум толп, окликающих толпы. Примечательно также, что теперь, подходя к Назорею, они молча приближались к кресту, молча смотрели и так же удалялись. Перемена коснулась даже стражников, которые недавно бросали жребий об одеждах распятого, они стояли чуть в стороне со своим командиром, более внимательные к тому, мимо которого проходили враждебные толпы.

Стоило ему тяжело вздохнуть или дернуть головой от боли, как они вскидывались. Но самым удивительным было изменившееся поведение первосвященника и его свиты — мудрецов, участвовавших в ночном судилище и перед лицом жертвы ревностно поддержавших своего главу. Лишь начала спускаться темнота, они стали терять свою уверенность. Среди них было много сведущих в астрономии и знакомых с явлениями, ужасающими толпу тех времен, многие знания были переданы им от далеких предков, часть принесена после Пленения, а потребности храмовой службы поддерживали их полноту. Астрономы эти сбились в кучку, когда солнце стало меркнуть у них на глазах, окружили понтифа и обсуждали виденное.

— Луна сейчас полная, — справедливо отмечали они, — и это не может быть затмением.

Никто не знал ответа на вопрос, никто не мог объяснить причину этого явления в этот час, и в глубине души они стали связывать его с Назореем и поддавались тревоге, усиливавшейся по мере того, как длился феномен. На своем месте, за спинами солдат, они слышали каждое слово и видели каждое движение Назорея, вздрагивали от его стонов и говорили шепотом. Этот человек мог быть Мессией, и тогда… Но время покажет!

Бен-Гура же полностью оставил прежний дух. Он пребывал в совершенном покое. Молился он лишь о скорейшем конце. Он знал о состоянии Симонида — тот колебался на пороге веры. Он видел, как большая голова поникла под тяжелыми раздумьями. Он видел его вопросительные взгляды на солнце, ищущие причину тьмы. Не ускользнула от него и заботливость Эсфири, подавлявшей свои страхи в заботе об отце.

— Не бойся, — слышал он обращенные к ней слова старика, — стой рядом и смотри. Ты можешь прожить две моих жизни и не увидеть ничего, столь важного для людей, и могут быть еще откровения. Останемся здесь до конца.

Когда истекла половина третьего часа, к кресту подошли оборванцы из пригородных склепов.

— Вот новый Царь Иудейский, — сказал один из них. Другие кричали, смеясь:

— Радуйтесь, радуйтесь все! Царь Иудейский!

Не получив ответа, они подошли ближе.

— Если ты Царь Иудейский или Сын Божий, спускайся!

Услышав это, один из разбойников зарычал и окликнул Назорея:

— Да, если ты Христос, спаси себя и нас.

Оборванцы смеялись и аплодировали, и тут второй разбойник обратился к первому:

— Или ты не боишься Бога? Мы достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал.

Стоявшие рядом окаменели, и в наступившей тишине второй преступник заговорил снова, на этот раз он обращался к Назорею:

— Помяни меня, Господи, когда придешь в Царствие Твое! Симонид встрепенулся. «Когда придешь в Царствие Твое!»

Именно над этим бился его разум, об этом они так долго спорили с Балтазаром.

— Ты слышал? — сказал ему Бен-Гур. — Царство не может быть от мира сего. Тот свидетель сказал, что Царь идет в свое царство, и то же я слышал в своем забытьи.

— Тихо! — оборвал Симонид более властно, чем когда-либо, обращаясь к Бен-Гуру. — Тише, прошу тебя. Если бы Назорей мог ответить…

И Назорей ответил ясным, уверенным голосом: