Бен-Гур

Второй проход привел молодого человека в просторный, квадратный двор, усаженный кустами и виноградом, свежими, благодаря воде из поднятого на уровень второго этажа бассейна. Между рядами высоких колонн, поддерживающих террасу висели полосатые, красно-белые пологи. На террасу вела лестница в южной части двора, другая лестница поднималась с террасы на крышу, край которой по всему периметру ограждал лепной карниз и облицованный шестигранной черепицей парапет. Повсюду здесь в глаза бросалась самая скрупулезная аккуратность, не допускающая ни пыли в углах, ни даже желтого листка в кустарнике, что, не менее прочего, вносило вклад в прекрасный общий эффект, и стоило гостю вдохнуть здешний чистый воздух, как он, еще не будучи представлен хозяевам, знал уже, что семья принадлежит к самым изысканным.

Парнишка поднялся на террасу, прошел под натянутым над ней тентом к дверному проему на северной стороне и шагнул в комнату, которая, когда за ним закрылся полог, снова погрузилась в темноту. Он, однако, уверенно направился к дивану и бросился лицом вниз, положив лоб на скрещенные руки.

Ближе к ночи к дверям подошла женщина и окликнула его. Иуда отозвался, и она вошла.

— Ужин закончился, и уже ночь. Мой сын не голоден? — спросила она.

— Нет.

— Ты болен?

— Я хочу спать.

— Мать спрашивала о тебе.

— Где она?

— В летнем доме на крыше.

Он встрепенулся и сел.

— Ладно. Принеси мне поесть.

— Чего ты хочешь?

— На твое усмотрение, Амра. Я не болен, но мне все безразлично. Жизнь не кажется такой приятной, какой была с утра. Вот такая новая хворь, моя Амра, а ты так хорошо меня знаешь, что сумеешь придумать что-нибудь, что послужит не только едой, но и лекарством.

Вопросы Амры и голос, которым они были заданы, — тихий, сочувствующий и встревоженный — свидетельствовали о близких отношениях Она положила руку на лоб мальчика и, удовлетворенная, вышла, сказав:

— Посмотрю что-нибудь.

Вскоре она вернулась, неся на деревянном подносе кувшин молока, несколько тонких лепешек белого хлеба, паштет из толченой пшеницы, жареную птицу, мед и соль. На одном конце подноса стоял кубок с вином, на другом — зажженный бронзовый светильник.

Теперь мы можем разглядеть женщину. Подвинув к дивану табурет, она поставила на него поднос и опустилась на колени, готовая прислуживать. Пятидесятилетнее лицо, темнокожее и темноглазое, в эту минугу смягчалось выражением почти материнской нежности. Белый тюрбан оставлял открытыми мочки ушей и навсегда запечатленный в них знак ее положения: дыры пробитые толстым шилом. Она была рабыней египетского происхождения, для которой даже священный пятидесятый год не принесет свободу, которую, впрочем, она бы и не приняла, потому что мальчик стал частью ее жизни. Она нянчила его младенцем, баловала ребенком и не могла прервать службу. Для ее любви он никогда не станет взрослым.

За едой он прервал молчание только однажды.

— Ты помнишь, моя Амра, Мессалу, который гащивал здесь по нескольку дней.

— Помню.

— Он уезжал в Рим несколько лет назад, а теперь вернулся. Я был у него сегодня.

Судорога отвращения пробежала по лицу парнишки.

— Я знала: что-то случилось, — сказала она, глубоко заинтересованная. — Мессала мне никогда не нравился. Расскажи все.

Но он впал в задумчивость и на повторный вопрос ответил только:

— Он очень изменился, и мне больше нет до него дела.

Когда Амра унесла поднос, он тоже вышел и поднялся с террасы на крышу.

Читатель, наверное, имеет некоторое представление о том, как используются крыши на Востоке. В вопросе обычаев климат — универсальный законодатель. Сирийский летний день загоняет искателей комфорта под террасы, ночь же зовет их оттуда, и тени, сгущающиеся на склонах гор, кажутся покрывалами певцов Цирцеи; но горы далеко, а крыша близко, открытая ветеркам и приподнятая к звездам, по крайней мере настолько, чтобы их сияние казалось ярче. Крыша становится местом отдыха: площадкой для игр, спальней, будуаром, местом сбора семьи, местом музыки, танцев, разговоров, ленивой дремы и молитв.

Те же мотивы, которые заставляют обитателей более холодного климата любой ценой украшать внутренние помещения, побуждают людей Востока роскошно обставлять свои крыши. Парапет Моисея стал триумфом гончаров, позже над ним поднялись башни, простые или фантастические, еще позже цари и князья увенчали свои крыши летними домами из мрамора и золота. Когда вавилонянин поднял в воздух сады, предел экстравагантности был достигнут.