Бен-Гур

Милости Ирода невероятно обогатили некоторых переживших его любимцев. Если же такая удача соединялась с несомненным происхождением от знаменитейших сынов одного из колен, особенно Иудиного, счастливец становился князем иерусалимским — отличие, приносившее ему почтение менее удачливых соотечественников и по меньшей мере уважение гоев, с которыми ему приходилось иметь деловые или политические связи. Из этого класса никто не достигал такого успеха, как отец юноши, за которым мы следим. Никогда не забывая о своей национальности, он честно служил царю и дома, и за границей. Некоторые поручения требовали его присутствия в Риме, где сам Август обратил внимание на этого человека и всячески старался завоевать его дружбу. Соответственно в его доме осталось много даров, льстящих тщеславию царей: пурпурные тоги, кресла из слоновой кости, золотые патеры, ценные более всего тем, что были подарены императорской рукой. Такой человек не мог не быть богатым, но богатство его не превосходило бы богатства царственных покровителей. Он же, с удовольствием следуя закону, требующему избрать какое-либо занятие, вместо одного отдавался многим. Многие из пастухов, смотрящих за стадами на долинах и горных склонах до самого Ливана, называли его своим хозяином; в приморских и внутренних городах он основал торговые дома; его суда привозили серебро из Испании, чьи рудники были тогда богатейшими из известных, а его караваны дважды в год приходили с Востока с пряностями и шелком. По вере он был иудеем, скрупулезно соблюдавшим закон, его место в синагоге и Храме не забывало своего хозяина, он превосходно знал Писание, находил удовольствие в обществе учителей из Синедриона, а его почтение к Гиллелю граничило с поклонением. Однако он ни в коем случае не был сепаратистом, его гостеприимство распространялось на чужестранцев из любых земель, давая повод фарисеям утверждать, что за его столом не раз сидели самаритяне. Будь он гоем и будь он жив, мир мог бы услышать о нем как о сопернике Иродов Аттических, но он погиб в море за несколько лет до второго периода нашей истории, оплаканный по всей Иудее. Мы уже знакомы с двумя членами его семьи — вдовой и сыном; осталось познакомиться с последним — дочерью — той, что пела своему брату.

Звали ее Тирза, и, когда эти двое сидели рядом, сходство их было разительно. Черты ее лица были столь же правильными, как у него, и принадлежали к тому же еврейскому типу, а кроме того несли очарование детской невинности. Жизнь в пределах домашних стен и наполнявшая ее доверчивая любовь позволяли ей легкое одеяние. Застегнутая на правом плече рубашка едва наполовину закрывала верхнюю часть тела, оставляя руки обнаженными. Кушак собирал ее складки и обозначал начало юбки. На голове сидела шелковая шапочка, обвитая полосатым шарфом, подчеркивающим, не увеличивая, форму черепа. Кольца, и серьги, браслеты на запястьях и лодыжках — все было из золота, на шее висело причудливое ожерелье из тонких золотых цепочек с жемчужинами. Края век и кончики пальцев были подкрашены. Волосы двумя длинными косами падали на спину, оставляя по завитому локону перед ушами.

— Очаровательна, моя Тирза, очаровательна, — сказал Иуда..

— Песня? — спросила она.

— Да, и певица тоже. Она похожа на греческую. Откуда она у тебя?

— Помнишь грека, который пел в театре месяц назад? Говорят, раньше он был придворным певцом у Ирода и его сестры Саломеи. Он вышел сразу после состязания борцов, когда еще не улегся шум. Но стоило ему запеть, сразу же стало так тихо, что я слышала каждое слово. Эта песня от него.

— Но он пел по-гречески.

— А я — по-еврейски.

— Я горжусь своей сестричкой. А еще знаешь?

— Очень много. Но отложим песни. Амра прислала меня сказать, что принесет завтрак и что ты можешь не спускаться. Она думает, что ты болен — вчера случилось что-то ужасное. О чем это она? Расскажи, и я помогу Амре вылечить тебя. Египтяне всегда были плохими докторами; у меня же много рецептов от арабов, которые…

— Еще хуже египтян, — сказал он, тряхнув головой.

— Ты думаешь? Ладно, — ответила она почти без паузы, поднося руку к левому уху. — Мы не будем иметь дела ни с теми, ни с другими. У меня здесь средство лучше и надежнее — амулет, который попал к кому-то из наших предков — не знаю когда, но это было очень давно — от персидского мага. Смотри, надпись почти стерлась.

Она подала серьгу, он рассмотрел и вернул, смеясь.

— Даже при смерти, Тирза, я не стал бы пользоваться чародейством. Это языческий амулет, запрещенный верующим сыновьям и дочерям Авраама. Возьми ее, но не носи больше.

— Запрещенный! А вот и нет, — ответила она. — Мать нашего отца носила его уж не знаю сколько Суббот в своей жизни. Он вылечил не знаю сколько людей — во всяком случае, больше, чем трех. Он разрешен — смотри, вот значок раввина.

— Я не верю в амулеты.

Она в изумлении подняла глаза.

— Что скажет Амра?

— Мать и отец Амры крутили водоподъемное колесо в нильском саду.

— Но Гамалиель!

— Он говорит, что это безбожные изобретения неверующих.

Тирза с сомнением смотрела на сережку.

— Что же мне с ней делать?