Бен-Гур

Смотря на нее, Бен-Гур не замечал этих подробностей. Он получал только общее впечатление, как от сильного света, который мы можем чувствовать, но не в силах ни рассматривать, ни тем более анализировать. "...Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими... Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей..."[45] – вот каково, если передать его словами, было впечатление, произведенное Ирой на Бен-Гура.

– Иди, – проговорила она, замечая, что он остановился, – иди, или я подумаю, что ты плохой моряк.

Румянец сгустился на его щеках. Не знает ли она чего-нибудь о его жизни на море? Он быстро сбежал на платформу.

– Я боялся, – сказал он, заняв свободное место против нее.

– Чего?

– Затопить лодку, – ответил он, улыбаясь.

– Подожди, пока выйдем на глубину, – сказала она, подавая знак гребцу.

Последний ударил веслами, и они отчалили.

Если любовь и Бен-Гур были врагами, то последний никогда не находился в ее власти больше, чем теперь. Египтянка сидела так, что он мог видеть только ее одну, ее, которую в своем воображении он уже возвел в свой идеал Суламифи. При свете ее глаз, светившихся прямо перед ним, могли взойти звезды, и он не заметил бы этого. Так оно и случилось. Могла надвинуться ночь, и мрак ее для всех других мог бы казаться непроницаемым, для него ее взгляд ярко освещал все окружающее. К тому же, – и это хорошо известно каждому, – в юности нет более удобного места для фантазии, как на спокойных водах, в тишине теплого летнего неба. Так легко, так незаметно можно тогда перейти от общих мест в область идеалов.

– Дай мне руль, – сказал он.

– Нет, – возразила она, – это значило бы поменяться ролями. Разве не я просила тебя ехать со мной? Я в долгу у тебя и желала бы начать возвращать долг. Ты можешь говорить, я буду тебя слушать, или я буду говорить, а ты слушать, – это как тебе угодно. Выбрать же место, которое было бы целью нашей прогулки, и дорогу туда предоставь мне.

– Куда же мы плывем?

– Вот ты опять встревожился.

– О прекрасная египтянка, я задал тебе тот вопрос, с которым прежде всего обращается пленник.

– Зови меня Египтом.

– Мне больше нравится звать тебя Ирой.

– Ты можешь думать обо мне под этим именем. Зови же меня Египтом.

– Египет – страна и заключает в себе понятие о множестве людей.

– Да, да. И какая страна!

– Понимаю, мы едем в Египет.

– Ах, если бы туда! Как бы я была довольна!

Говоря это, она вздохнула.

– Стало быть, тебе совсем нет дела до меня? – сказал он.

– Ах, по этим словам я вижу, что ты там никогда не был.

– Ни разу.

– О, Египет – такая страна, в которой нет несчастных, самая желанная из всех стран, мать всех богов и потому благословенная свыше. Там, о сын Аррия, счастливые преумножают свое счастье, несчастные же, придя и вкусив сладкой воды священной реки, смеются и поют, радуясь жизни, как дети.

– Но ведь и у вас, как и в других странах, есть бедняки?

– Бедняки в Египте имеют самые ограниченные потребности и ведут самый простой образ жизни, – ответила она. – Они довольствуются только необходимым, а как для этого мало нужно, ни грек, ни римлянин не в состоянии и представить себе.

– Но я и не грек, и не римлянин.

Она рассмеялась.

– У меня есть маленький сад из роз, в самой середине его растет дерево, и цветы этого дерева превосходят цветы всех остальных деревьев. Как ты думаешь, откуда оно мне досталось?

– Из Персии, родины роз.

– Нет.

– Ну так из Индии.

– Нет.

– Ага! С какого-нибудь греческого острова.

– Я скажу тебе: путешественник нашел его погибавшим при дороге, в долине Рефаим.

– О, из Иудеи!

– Я посадила его в землю, обнаженную отступившими волнами Нила, и нежный южный ветер, вея по пустыне, лелеял его, и солнце, сострадая о нем, ласкало его. Что же оставалось ему, как не расти и цвести? И теперь я укрываюсь в его тени, и оно в благодарность обильно изливает на меня свое благоухание. Что можно сказать про розы, то подавно можно сказать и про людей Израиля. В какой другой стране, кроме Египта, могли бы они достичь совершенства?

– Моисей был только один из миллионов.

– О нет, был еще толкователь снов. Тебе угодно забыть его?

– Милостивые фараоны уже в могиле.

– Ах да: река, на которой они жили, напевает над их гробницами свои песни, но разве не то же солнце согревает тот же воздух и для того же народа?

– Александрия ведь римский город.