Бен-Гур

– Если так, то я прошу тебя еще об одном одолжении. Вчера я видел, что Мессала гордится своей колесницей, и, нужно отдать ему справедливость, гордится по праву, так как лучшая из колесниц Цезаря вряд ли превзойдет ее. Под предлогом ее осмотра не можешь ли ты узнать ее вес? Мне бы очень хотелось иметь в руках ее точный вес и размеры. Вот еще что, Маллух: если все это тебе сделать не удастся, это не важно, узнай мне только точно высоту ее оси от земли, и сделай это непременно. Понимаешь ли ты, Маллух? Я не желаю, чтоб он имел предо мной какое-нибудь существенное преимущество. Блеск ее для меня не имеет цены: если мне удастся победить его, поражение его от того будет еще обиднее, мой же триумф полнее. Но если он имеет какие-либо существенные преимущества на своей стороне, то мне их необходимо знать.

– Понимаю, понимаю! – сказал Маллух. – Тебе нужно доставить шнур, измеряющий высоту центра оси от уровня земли.

– Да, да. Ну и успокойся теперь, Маллух: это последнее мое поручение.

У входа в палатку они увидели служителя, наполнявшего закопченные дымом бутылки свежеприготовленным кумысом, и остановились освежиться им. Вскоре Маллух поехал обратно в город.

Во время их отсутствия был отправлен верховой, снабженный инструкциями, о которых говорилось в письме Симонида. То был араб. При нем не было ни одной написанной строчки.

3. В лодке

Ира, дочь Валтасара, посылает меня передать тебе привет и поручение, – произнес служитель, обращаясь к Бен-Гуру, расположившемуся было отдохнуть в палатке.

– Говори, в чем состоит поручение.

– Не угодно ли тебе сопровождать ее в прогулке по озеру?

– Я сам явлюсь с ответом. Так и скажи ей.

Ему принесли обувь, и через несколько минут Бен-Гур вышел из палатки, направляясь к прекрасной египтянке. Тень от гор, вестница приближающейся ночи, сползала на пальмовую рощу. Где-то далеко за деревьями слышалось позванивание колокольчиков, мычание скота и голоса пастухов, гнавших домой стада.

Шейх Ильдерим присутствовал и на послеобеденных упражнениях, вполне подобных утренним. По окончании их в ответ на приглашение Симонида он отправился в город. Вернуться он мог не ранее ночи, но и это было сомнительно, если принять во внимание значительность темы, на которую ему предстояло вести со своим другом разговор. Оставшись, таким образом, один, Бен-Гур присмотрел за тем, чтобы позаботились о конях, освежился и вымылся в озере, переменил денную одежду на свое обычное платье – белое, придававшее ему вид истового саддукея, рано поужинал и, благодаря силе молодости, вскоре совершенно оправился от усталости.

Неумно и нечестно отнимать от красоты то, что свойственно ей. Ни одна душа, одаренная тонкой чувствительностью, не может не поддаться ее обаянию. История Пигмалиона и его статуи так же правдива, как и поэтична. Красота сама по себе сила, и эта сила влекла теперь к себе Бен-Гура.

Египтянка казалась ему чудной красавицей, пленительной и лицом... и формами тела. В его воспоминаниях о ней она всегда представлялась ему такой, какой он встретил ее у фонтана. Он чувствовал обаяние ее голоса, имевшего для него особенную прелесть еще и от дрожавших в нем слез благодарности. Он чувствовал очарование ее глаз, больших, нежных, черных, своей формой напоминавших миндалину, говоривших о ее происхождении и смотревших с таким выражением, передать которое не в силах самый богатый язык. Всякий раз, думая о ней, он представлял себе и ее фигуру – высокую, стройную, грациозную, изящную, закутанную в богатое широкое платье, обладавшую всеми данными, чтобы известно настроенный ум мог олицетворить в ней Суламифь... Волнуемый этими чувствами, он шел проверить, оправдывает ли она их на самом деле. Его влекла не любовь, но удивление и любопытство, чувства, могущие служить предвестниками любви.

Пристань не представляла собой ничего особенного. Она состояла из небольшого количества ступеней и платформы с несколькими фонарными столбами. Дойдя до ее верхней ступеньки, Иуда остановился, пригвожденный к месту увиденным.

На прозрачной воде легко, как яичная скорлупа, колыхалась шлюпка. Эфиоп, погонщик верблюдов с Кастальского ключа, занимал место гребца. Чернота его кожи усиливалась блестящим белым цветом его одежды. Вся задняя часть лодки была обита и устлана коврами ярко-красного цвета. На месте рулевого сидела сама египтянка, потонувшая в индийских шалях и как бы в облаке нежнейших вуалей и шарфов. Руки ее были обнажены до плеч. Мало сказать про них, что они были безукоризненны по форме – в них все приковывало к себе внимание. Кисти ее рук, даже пальцы, казалось, были одарены грацией, служа образцом красоты. Плечи и шея защищались от вечернего воздуха большим шарфом, не вполне, однако, укрывавшим их.