Бен-Гур

2. Приготовления

Примерно в то самое время, когда курьеры с запечатанными депешами выходили от Мессалы, – это был ранний час, – Бен-Гур выкупался в озере, позавтракал и вошел в шатер к Ильдериму. Он был одет в короткую тунику без рукавов.

Шейх приветствовал его еще с дивана.

– Мир тебе, сын Аррия! – сказал он, с восхищением смотря на Бен-Гура: ему еще никогда не приходилось видеть в человеке такого гармонического сочетания красоты, мощи и уверенности в себе. – Мир и благо тебе! Лошади готовы, я тоже готов, – а ты?

– Благодарю тебя за твои добрые пожелания. И я готов.

Ильдерим ударил в ладоши.

– Я прикажу привести лошадей. Садись.

– Они запряжены? – спросил Бен-Гур.

– Нет.

– В таком случае позволь мне сделать это самому, – сказал Бен-Гур. – Мне необходимо познакомиться с твоими арабами. Я должен знать их по имени, шейх, чтобы разговаривать с каждым. Кроме того, нужно также узнать их характер, потому что лошади подобны людям: дерзкую надо пожурить, а робкую – похвалить и приласкать. Прикажи слугам принести упряжь.

– А колесницу? – спросил шейх.

– Сегодня колесница мне не нужна. Вместо нее вели привести мне, если есть, пятую лошадь, без седла и такую же быстроногую, как и другие.

Ильдерим был очень удивлен, но немедленно же позвал слугу.

– Вели принести упряжь для четверки, а для Сириуса узду, – сказал он, вставая. – Сириус – мой любимец, а я – его, – продолжал Ильдерим, обращаясь к Бен-Гуру. – Мы уже двадцать лет прожили с ним товарищами – и в шатре, и в сражениях, и в пустыне. Я покажу его тебе.

Подойдя к занавесу, разделявшему шатер, он приподнял его и пропустил Бен-Гура вперед. Все лошади подошли к Ильдериму. Одна из них – с маленькой головой, блестящими глазами, выгнутой шеей и могучей грудью, плотно покрытая гривой, нежной и волнистой, как локоны молодой девушки, – тихо и радостно заржала при виде его.

– Здравствуй, мой добрый конь, – сказал шейх, трепля ее по темно-коричневой щеке. И, повернувшись к Бен-Гуру, прибавил:

– Это Сириус, отец моей четверки. Мира, мать ее, дожидается нашего возвращения в пустыне – она слишком драгоценна для того, чтобы привести ее сюда, где я рискую ее потерять. Я сильно боюсь, – сказал он, усмехаясь, – сильно боюсь, сын Аррия, что моему народу тяжело будет перенести эту потерю. Она составляет их гордость и славу, они молятся на нее. Десять тысяч наездников, сыновей пустыни, спросят меня: "Что слышно о Мире?" – и получив ответ: "Она здорова", они воскликнут: "Благ Господь! Благословен Господь!"

– Мира, Сириус – это ведь названия звезд, шейх? – спросил Бен-Гур, подходя к каждой из лошадей, а к отцу четверки протягивая руку.

– Так что же? – возразил Ильдерим. – Случалось ли тебе бывать в пустыне?

– Нет.

– В таком случае ты не знаешь, в какой зависимости от звезд находятся арабы. Из благодарности мы заимствуем у них имена и даем их самым любимым своим животным – лошадям. У моих предков так же, как и у меня, были свои Миры, эти дети тоже носят имена звезд! Вот тебе Ригель, тот – Антарес, это – Атаир, а тот, к которому ты теперь подходишь, – Альдебаран, самый младший в роде, но отнюдь не худший, – о нет! Он понесет тебя против ветра с такой силой, что у тебя зашумит в ушах. Он побежит, куда ты прикажешь, сын Аррия, – да, клянусь славой Соломона, он понесет тебя даже в пасть льва, если ты только отважишься на это.

Принесли упряжь. Бен-Гур собственными руками запряг лошадей, взнуздал их и потом вывел из палатки.

– Подайте мне Сириуса, – сказал он.

И араб не смог бы лучше вспрыгнуть на спину скакуна.

– Теперь поводья.

Поводья ему были поданы и тщательно разобраны.

– Добрый шейх, – сказал он, – я готов. Пусть проводят меня в поле, и пошли туда несколько человек с водой.

Отправка не сопровождалась ни малейшим замешательством. Кони не пугались. Между ними и новым наездником, выполнявшим свою роль спокойно и с уверенностью, порождавшей уверенность и в других, казалось, уже установилось безмолвное понимание. Порядок, в котором они выступили, был совершенно таков же, как и при запряжке в колесницу, с тем только различием, что Бен-Гур, вместо того чтобы править лошадьми, стоя в колеснице, правил ими, сидя верхом на Сириусе. Ильдерим внутренне радовался. Он поглаживал бороду и довольно улыбался, бормоча себе под нос: "Нет, он не римлянин, клянусь славой Бога, не римлянин!" Он последовал пешком, а за ним гурьбой устремились все мужчины и женщины его походного лагеря, все, с кем он привык делить заботы, если не свои сокровенные думы.