Бен-Гур

– Говори, – сказал Симонид, в настоящую минуту бывший хозяином положения, – говори, я с охотой выслушаю тебя, тем более что я и не думаю отрицать, что ты тот, за кого себя выдаешь.

После этих слов Бен-Гур кратко передал свою историю. Его рассказ дышал искренним чувством, которое есть источник всякого красноречия. Так как его история известна нам до того момента, когда он вместе с Аррием, возвращавшимся с Эгейского моря победителем, высадился в Мизенуме, то с этого только момента мы и выслушаем ее.

– Император, – говорил он, – любил моего покровителя и доверял ему, осыпая его всевозможными почестями. Восточные купцы подносили ему богатые подарки, и имущество его вдвое превзошло богатство самых первых богачей Рима. Может ли еврей когда-нибудь забыть свою религию? Может ли он забыть свою родину, когда родина эта – святая земля наших отцов? Добрый человек совершил по своим законам мое усыновление, и я старался отплатить ему: никогда ни одно дитя не было более покорно родному отцу, чем я ему. Он хотел научить меня различным наукам, я отклонил его намерения, ибо я еврей и не могу забыть ни Господа Бога, ни славу пророков, ни город Давида и Соломона, построенный на холмах. Но ты спросишь, почему я согласился принять хоть какое-нибудь благодеяние от римлянина. Прежде всего, я любил его, а затем я думал, что с его помощью смогу приобрести влияние, которое позволит мне снять печать с тайны, окутывающей судьбу моей матери и сестры. Был и еще мотив, но о нем я скажу только то, что он заставил меня учиться искусству владеть оружием и приняться за тщательное изучение военной науки. Я трудился и в палестрах, и в городских цирках, и в лагерях. Мое имя везде было в числе первых, но это не было моим настоящим именем. Венки, подносимые мне, – а у меня их много на стенах виллы близ Мизенума – подносились мне как сыну Аррия, дуумвира. Только это мое родство и было известно римлянам... Настойчиво преследуя мою скрытую от глаз мира цель, я покинул Рим для Антиохии, намереваясь сопровождать консула Максентия в походе, организованном им против парфян. Достигнув исключительной ловкости в искусстве владеть всяким оружием, я стремлюсь приобрести высшее знание, состоящее в искусстве управлять большими массами людей на поле битвы. Консул принял меня членом своей военной свиты. Но вот вчера, когда наше судно входило в Оронт, два других судна вошли в порт вместе с ним и выкинули желтые флаги. Один из пассажиров, мой соотечественник с Кипра, объяснил мне, что суда принадлежат Симониду, первому купцу в Антиохии. Рассказал он и о том, кто этот купец, о его чудесной удаче в торговле, флотах и караванах и их путешествиях, и, не зная того, что я был заинтересован предметом разговора несколько иначе, чем другие слушатели, рассказал он и то, что Симонид – еврей, некогда бывший слугой князя Гура. Не скрыл он и жестокости Грата, не скрыл и ее причин.

При этом намеке Симонид склонил свою голову, а дочь прижалась своим лицом к его шее, как бы помогая ему скрыть волновавшие его чувства и в то же время пряча от посторонних свою глубокую любовь к страдальцу.

Но он тотчас же поднял глаза и ясным голосом произнес:

– Я слушаю.

– Позволь мне продолжить мой рассказ...

– Я слушаю тебя. Продолжай.

– О, добрый Симонид! – сказал Бен-Гур, сделав шаг по направлению к нему: волнение переполнило его душу. – Вижу, что я тебя не убедил, вижу, что твое недоверие не рассеялось.

Лицо купца оставалось неподвижным, как мрамор: он не произнес ни слова.

– Не менее ясно вижу я и всю затруднительность моего положения, – продолжал Бен-Гур. – Я могу доказать все мои римские знакомства, для этого мне стоит только обратиться к консулу, гостящему сейчас у правителя города, но доказать, что я сын моего отца, я не могу. Все, кто мог бы быть мне полезным в этом, – увы! или умерли, или находятся неизвестно где.

Он закрыл лицо руками. В это время Эсфирь поднялась и, подавая ему чашу, раньше отвергнутую им, произнесла:

– Вино это из той страны, которую мы все так любим. Пей, прошу тебя!

Голос ее был так нежен, как голос Ревекки, когда та предлагала напиться у колодца близ города Нахора. Заметив в ее глазах слезы, он испил вино со словами:

– Дочь Симонида, сердце твое преисполнено доброты, ты так богата милосердием, что чужой тебе человек просит тебя поделиться им с твоим отцом. Да благословит тебя наш Господь! Благодарю тебя.

Сказав это, он снова обратился к купцу: