Бенефис

– Нашли кого-нибудь? – показала нос из кухни «Хламида». Но увидев четырех мужчин, умолкла. – Сейчас, сейчас. Только вот кофточку другую наденем, носочки…

– Так не пойдет? Мы ждать не будем. Чего ты раньше-то, тетеря? – спросил парень с юношеской лысиной. – Она ж не голая.

– А ты чего хамишь? – немедленно среагировала Хламида. – А то…

– Сама, что ль, понесешь? – вставил другой, с литерами Морской Академии.

– Ну все. Не ссорьтесь. Ребята согласились помочь, не ссорьтесь, – вмешалась Мячикова.

– Согласились, – опять повторила, словно передразнила, Хламида. – Мне все равно, согласились они или нет. Вы обязаны доставить и все.

– Все. Едем. Направление. Документы, – старалась ничего не забыть Лизавета Петровна.

– И что вы думаете, эти носилки там, на этом выступе, пройдут? – спросил Мячикову тот, кто был с портфелем. – Ни за что нам их там не развернуть.

– Да я и сама думала, – согласилась Лизавета Петровна. – Тогда, давайте в одеяле. Возьмем за четыре угла и вынесем.

Сказав это и выслушав прения сторон – главным оппонентом была сама больная, то и дело упоминавшая слово «Горздравотдел», – Мячикова миролюбиво заключила.

– Тогда надо ждать, когда заработает лифт.

– И вы тоже будете ждать? Или уедете? – спросила больная.

– Мы… – Лизавета Петровна выдержала паузу и коротко ответила: – Мы уедем.

Больше никаких возражений и пожеланий не было. Через несколько минут процессия, возглавляемая внуком Хламиды и двумя собаками, двинулась по лестнице вниз. Мужчины несли за четыре угла одеяло. Мячикова – медицинский ящик, тонометр, две сумки и пальто хозяйки, которая раза два возвращалась посмотреть, закрыла ли она дверь. Останавливались на шестом и втором, чтобы дать подышать больной, поскольку за все время своего путешествия она, казалось, не сделала ни единого вздоха. Когда вся кавалькада вышла, наконец, из подъезда, проходящие мимо мужчина и женщина тоже предложили помощь.

Больную переложили из одеяла на носилки и вдвинули в машину. Мячикова поблагодарила всех.

– Ничего, ничего, – сказал мужичок с пятого этажа, – пожалуйста.

И его синяки и ссадины опять расплылись в довольной улыбке.

– Удачи! – сказал парень с портфелем и юношеской лысиной. Второй, с литерами морской Академии, улыбаясь, кивнул.

– Доктор, у вас шапка наоборот надета, – сказал внук хозяйки. А такса и болонка, сидевшие рядом, дружно завиляли хвостами.

– Вы уж извините, – раздался голос откуда-то из салона, сзади. – Нехорошо я с вами говорила. Извините.

Мячикова обернулась. Это была Хламида. Лизавета Петровна молча махнула рукой.

– Саша, поехали, – тихо сказала Лизавета Петровна, обращаясь к шоферу.

Он, отвернувшись от всего происходящего, молча смотрел в окно. В кабине стоял отвратительный запах кухни.

– Всё? – бодро отреагировал Саша. – Ну вот и ладненько.

– Тихо! – сказала Мячикова, глядя на него и показывая назад, в салон, одними глазами.

Он умолк. И машина выкатилась на мокрый асфальт.

На подстанции было тепло, тихо и пусто. Только беспрерывно звонил телефон да диспетчер Катюша Жалеева, или ласково – «Жалейка», через равные промежутки времени говорила: «Да!.. Да!..» приставленной, словно приклеенной, к уху телефонной трубке. Таким образом давая знать, что она все поняла и вызов записан. Время было послеобеденное и бригады, которые по очереди возвращались, чтобы съесть принесенные из дома суп или котлеты, уже снова разъезжались по вызовам. И только доктор Труш и его два фельдшера хлопотали у газовой плиты, разогревая обед. Они только что были на тяжелом инфаркте и теперь обедали позже всех. Кроме них, в углу кухни, нахохлившись и явно скучая, на табурете сидела маленькая женщина, лет пятидесяти и время от времени, поглядывая на часы, меняла позу так, словно её терпение вступало в новую фазу.

– Знаете, Серафима Гелевна… Правильно? Гелевна? – слегка смущаясь, обратился Труш к женщине.

– Да, моего отца звали Гелий, – поняла женщина и, как бы между прочим, добавила: – Можно было бы уже и запомнить.

– Да вот. Не случилось. Извините, – выправил ситуацию Труш и продолжил, видимо под впечатлением недавнего вызова: – Так вот, Серафима Гелевна, я бы не стал так однозначно защищать эту женщину, его жену. Ведь у него очень тяжелый инфаркт – обширный, глубокий, и сам он еще относительно молодой. А она говорит: «Мне все равно, что с ним будет», и не хочет ехать с нами в больницу. Это ведь не жена, знаете, а какая-то злая фурия. А вы защищаете.

– Вот сразу и видно, что вы – человек, который просто запрограммирован на положительные эмоции, – ответствовала Серафима низким, с хрипотцой, голосом. – Вам добра подавай, позитивных движений души, так сказать, положительный таксис.

– И что же вы хотите этим сказать, уважаемая Серафима Гелевна, – спросил Труш, слегка наморщив свой высокий лоб, как бы нависший над крупными, необыкновенно глубокими голубыми глазами. – Разве вы сами думаете иначе?