Бенефис

Оказалось, оба учатся в одном северном городе. Он – в мореходке. Она – в медицинском. Сюда приехали к родителям на каникулы. Еще через год Алексей закончил училище, и она, будучи в академическом по поводу рождения сына, приехала сюда, в этот город, где жили ее родители, где прошло детство, а теперь еще работал и муж.

Город, который был родным обоим, встретил их новыми заботами, – и все, что происходило с ними потом, было связано с ним. Когда пришло время возвращаться в институт, она не поехала. Вот-вот должен был вернуться после полугодового рейса муж. У Вовки – первые зубы, первые шаги, первые слова. А тут – уезжать. Пошла в медицинское училище. Другой специальности для себя не представляла…

«Пятый, что ли?» – подумала Лизавета Петровна, продолжая шагать по лестнице и увидев на стене цифру, похожую на «пять». Оказалось – «тройка», и надо было идти дальше. Но она и не думала останавливаться. До пятого и даже шестого она ходила, не отдыхая. «Интересно, ел он что-нибудь сегодня?» – вспомнила она об Алексее. И хоть давно было заведено – перед тем, как идти на работу на сутки, еда готовилась на два дня, – он так и не ел ничего, пока она была на работе. В последнее время – особенно. Только много курил, чего ему делать было нельзя. Затяжной бронхит, долгое время квалифицируемый как «бронхит курильщика», последние несколько месяцев протекал с одышкой, с приступами, похожими на приступы дыхательной недостаточности. И хотя на рентгенограмме ничего необратимого не находили, настроение было подавленное. Работать он не мог. И только взглядывал на нее из своего угла громадными синими глазами. Думая о своей жизни с Алексеем, она иногда удивлялась тому, что из благополучной жизни помнилось совсем немного. Но день, когда он, уже будучи капитаном, пришел домой и сказал, что уходит, – она помнила. Она помнила, как он уходил к другой, как две капли, похожей на нее саму, когда ей было восемнадцать. Такой же небольшой рост, смуглая кожа, темные волосы, гладко зачесанные назад. Только рот и улыбка у той, другой, были не такие, как у нее. Улыбка была шире – и это Лизавета Петровна заметила как-то сразу. И первые волны обиды и даже, почему-то, стыда, поднявшиеся было в ней, уступили место чему-то такому, за чем следует смирение. И хотя, конечно, не одна улыбка той другой была этому смирению причиной – она стала последним доводом, поставившим точку в отношениях. «Он ушел в смеющийся дом, в легкую веселую жизнь» – думала Лизавета Петровна, вспоминая свои суточные дежурства на «скорой» на полторы ставки, свое серое по утрам лицо, красные глаза, ломоту во всем теле… Когда то, что говорилось на пятиминутке пришедшей из дома, хорошо выспавшейся администрацией – едва доходило. А дойдя, уходило куда-то на глубину, пока сон и прояснившееся сознание не вытолкнет его на поверхность. Лизавета Петровна часто вспоминала слова Главного врача: «Уважающая себя женщина не должна работать на «скорой». Правда, говорил он это давно, когда был молодой и еще не был главным, а только готовился к прыжку и вступил в кандидаты, чтобы не промахнуться. В диспетчерской тогда все переглянулись, но сентенцию залетного доктора, приехавшего с одним портфелем, запомнили. А потом стали передавать из уст в уста. И хотя это было не так далеко от правды, почему-то стало обидно.

«Он ушел в смеющийся дом» – думала Лизавета Петровна об Алексее, и это маленькое обстоятельство немного смягчало боль.

Прошло семь лет. Окончил институт Вовка. Стал работать тралмастером на судах рыболовецкого флота. Поступила в художественное училище младшая Леночка. Понемногу стала забываться обида. А тут смена общественной формации. Менялось все долго и трудно. Много мусора появилось вокруг. К власти пришли люди второго и даже третьего эшелонов старой властной иерархии. Обнаглели функционеры, получившие власти столько, сколько могли унести. Все они были нищими, потому что были никем. Они не были ни толковыми учеными, ни толковыми инженерами, ни толковыми врачами… и единственной возможностью быстро нажиться стали бюджетные деньги. Деньги, которые должны были пойти рабочим, учителям, врачам, пенсионерам. Для этих последних жизнь теперь просто остановилась. Сначала перестали давать аванс, а потом и зарплату, которую люди не видели месяцами. «Никуда не звоните, ни у кого ничего не спрашивайте. Лучше ко мне приходите. Я дам», – говорил Главный на пятиминутках, должно быть, надеясь, что подобное заявление повысит его, как теперь говорят, рейтинг. Одна молодая доктор пришла. Ребенок у нее заболел. Нужны были деньги. «Я ничего такого не говорил» – сказал Главный. И женщина молча закрыла за собой дверь.