Бенкендорф

Войска сошлись на полях и холмах, заваленных снегом на четверть аршина. Время от времени место боя накрывала метель. В штыковых схватках сходилось одновременно до двадцати тысяч человек. Снег вился под скачущими в атаку всадниками, подобно облакам пыли. «Штык и сабля гуляли, роскошествовали и упивались досыта, — вспоминал участник битвы Денис Давыдов (в то время — адъютант Багратиона). — Ни в каком почти сражении подобных свалок пехоты и конницы не было видно… То был широкий ураган смерти, всё вдребезги ломавший и стиравший с лица земли всё, что ни попадало под его сокрушительное дыхание». Ранние сумерки не остановили боя: он длился при свете от горящих селений до девяти часов вечера. К пожарам и кострам сползались раненые.

Битву не выиграл никто. Однако Толстой на ночном военном совете был среди сторонников наступления на Наполеона, поскольку тому даже эта «ничья» далась огромным напряжением сил. Действительно, это было сражение, после которого во французском лагере вместо «Да здравствует император!» впервые раздались выкрики «Да здравствует мир!».

Однако Беннигсен решил, что надёжнее будет отступить, и велел отходить на север, к Кёнигсбергу. Бенкендорф не одобрял такого решения и много позже считал его «слабостью (faiblesse), которая ещё раз спасла Бонапарта»47 (первый раз спасение принесло неожиданное сумасшествие Каменского накануне Пултуского сражения).

Наполеон, воспользовавшись тем, что русские покинули поле боя первыми, объявил об очередном выигранном сражении («слегка выигранном», — иронично поправлял Талейран), однако прекратил военные действия до весны. Он был, даже по признанию симпатизирующего ему биографа, «в состоянии нервного истощения»48 и собирался начать переговоры о мире.

Наутро Толстой отправил Бенкендорфа в Кёнигсберг вместе с драгунским полком, призванным навести там порядок: он получил новости о погромах, устроенных в городе русскими мародёрами49. Без немедленного принятия мер русская армия, уже выступившая к городу, не получила бы ни удобных квартир, ни пополнения. Факт довольно примечательный: ещё до создания жандармерии Бенкендорфу была поручена работа именно такого рода.

Из Кёнигсберга Бенкендорф, как флигель-адъютант, был отправлен в Петербург для сообщения императору подробностей о сражении и оправдания отступления (большие потери, падение дисциплины, мародёрство). За участие в боях (и особенно за Прейсиш-Эйлау) он был произведён в капитаны и получил орден Святой Айны 2-й степени. Будучи формально посланцем Беннигсена, Бенкендорф должен был сообщить государю точку зрения Толстого (которую он разделял), не одобрявшего чрезмерной пассивности командующего. В то время как вся Европа уже говорила об успехе русской армии, Бенкендорф не удержался от того, чтобы назвать исход сражения неудачным. Ведь Толстой верил в возможность разгрома Наполеона в случае продолжения сражения под Прейсиш-Эйлау на следующий день.

Однако ещё до Бенкендорфа, сразу после сражения, предусмотрительный Беннигсен отправил в Петербург полковника Ставицкого (некогда участвовавшего в экспедиции Спренгтпортена). Этот посланец главнокомандующего не привез рапорта с подробностями боя, но зато доставил в столицу пять отбитых у французов знамён. Для 1807 года это был необыкновенный знак триумфа, явное свидетельство успеха русского оружия. Под трубные звуки кавалергарды возили знамёна по улицам, вызывая восторги публики. 1 февраля в театре публика, позабыв про сцену, смотрела на Ставицкого, появившегося в ложе Строгановых. Актёрские реплики увязали в громком шёпоте, плывшем над партером: «Полная победа… кровавая битва… много жертв… Остерман… Тучков… Кутайсов…» На следующий день и в присутственных местах, и за обедом у Гаврилы Романовича Державина, и на литературном вечере у «аз есмь зело словенофила» Шишкова все разговоры вились вокруг того, как развить успех: добивать Бонапарта в Пруссии или немедленно требовать у него выгодного для России мира?

Бенкендорф опоздал. Петербург уже праздновал победу, и все попытки донести до власти и публики иную трактовку случившегося оказались тщетными.

Он всё говорил невпопад, не так, как от него ожидали. Он давал «плачевные» отзывы о прусском королевском доме, то есть о друзьях и союзниках Александра I50; он сообщал неприятные вещи о Беннигсене, который, как говорили, на должность командующего был выбран самой императрицей. Любопытно, что Толстой критиковал Беннигсена, а тот в своей реляции о сражении очень хвалил Толстого, отмечая как его неустрашимость и мужество, так и целесообразность его распоряжений, «совершенно способствовавших удержанию порядка и достижению счастливых успехов»51.

Первая роль Бенкендорфа в большой политике, пусть эпизодическая, оказалась провалена. Его приняли холодно. Император Александр дипломатично, но жёстко заметил ему: «Вы взвалили на себя слишком неприятное поручение»52. «Мне жаль Бенкендорфа — его очень холодно приняли», — писал Воронцову Сергей Марин53.