Бенкендорф

«…B части города, подвергшейся наводнению, были мыслящие, имевшие особенный дар выискивать таких людей себе в помощники, которые брались за дело явно с корыстными целями, рассчитывая на невежество и невнимательность главных распорядителей, наблюдавших за всеми поверхностно. Таким образом, из Васильевского острова генерал-адъютант Бенкендорф взял в правители дел себе отъявленного плута, который довёл раздачу пособий до таких вопиющих несправедливостей, что несколько человек почётных обывателей решились обличить и остановить зло, указав Бенкендорфу, что делается его именем. Бенкендорф по обычным у подобных людей… замашкам, вздумал было принять с угрозами пришедшую к нему депутацию. “Что это? Бунт?” — закричал он.

“Не думайте нас застращать, — отвечали пришедшие, — мы всё-таки, по крайней мере, вас считали за человека благомыслящего и надеялись, что вы будете нам благодарны, что мы открыли вам глаза, как негодяй употребляет во зло данное ему вами полномочие. Если же вы хотите прикрывать его, то подадите повод думать, что вы с ним заодно, а стало быть, сами в свою очередь употребляете во зло данное вам государем полномочие. Поэтому мы объявляем вам, что если вы не смените негодяя, то мы сей же час отсюда идём к государю прямо, а доказательства у нас в руках”.

Бенкендорф испугался и, видя, что делать было нечего, сменил мошенника»¹⁴⁹.

Справедливо ли мнение Завалишина об «испуге» Бенкендорфа, установить теперь нет возможности. Но в том, что для правильных действий верховной власти необходима прямая и откровенная информация с мест, наш герой наверняка лишний раз убедился, а плута отстранил.

В конце ноября пришло письмо от сестры Доротеи из Лондона. Из него стало ясно, что петербургское наводнение попало на первые полосы европейских газет и вместе с ним — имя Бенкендорфа, как одного из героев дня. Княгиня Ливен писала своему «большому маленькому братику»: «Твоё имя у всех на устах, и я очень горжусь славой, обретённой тобой во время этого трагического происшествия… Мой муж также потрясён твоим храбрым поступком… Мы сильно тронуты и воодушевлены… и с нескрываемой гордостью читаем твоё имя во всех европейских газетах»¹⁵⁰.

…А город меж тем строился, поднимался, будто оправлялся от болезни. Бенкендорф видел, как в три месяца были восстановлены дома, мосты и заборы, «а слёзы осушены».

Глава четвёртая ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО

«Гвардия победила гвардию»

До конца жизни император Александр Павлович так и не изменил прохладного отношения к своему генерал-адъютанту. Бенкендорф оставался для него человеком из круга Марии Фёдоровны, вдовствующей (не без вины Александра) императрицы.

Незадолго до отъезда императора из Петербурга Бенкендорф послал ему отчаянное письмо, в котором сквозили обида и недоумение по поводу такого отношения. «Осмелюсь ли я, — говорилось в нём, — униженно умолять Ваше Величество смилостивиться поставить меня в известность, в чём я имел несчастье провиниться. Я не смогу видеть Вас, государь, уезжающим, с тягостной мыслью, что, быть может, я заслужил немилость Вашего Величества»¹. Перед самым отбытием на юг России Александр принял своего генерал-адъютанта и обошёлся с ним достаточно тепло, однако времени вернуть полное доверие императора у того уже не было. Зато события конца 1825 года позволили Бенкендорфу заслужить уважение и доверие нового российского самодержца — Николая I.

Лаконичные дневники Николая Павловича не дают возможности проникнуть ни в его мысли, ни в темы его разговоров. Они для этого и не были предназначены. Зато они позволяют определить круг людей, с которым Николай общался в конце 1825 года, в нервозное время междуцарствия. Начиная с 27 ноября, того «ужасного» дня, дата которого обведена Николаем в траурную рамку, поскольку тогда было получено известие о смерти Александра, постоянным посетителем и собеседником пока ещё великого князя становится A. X. Бенкендорф². Вот они обсуждают, гладко ли прошло принесение присяги Константину; вот беседуют в доверительной обстановке, за вечерним чаем; вот они разговаривают втроём, вместе с Марией Фёдоровной. День за днём в дневнике Николая почти непременно встречается: «Бенкендорф. Говорили» — то с утра, то за ужином, а то и дважды в день; но, к сожалению для историков, этим записи и ограничиваются. О темах этих бесед часто приходится только строить догадки.