Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Бенкендорф согласился. Он с интересом относился к рассказам Нольде о некоем сообществе, которое ставит перед собой исключительно благородные цели. Бенкендорф не задавал лишних вопросов, но он сразу сообразил, что речь идет о масонской ложе. Получив флигель-адъютантские аксельбанты, Бенкендорф погрузился в взбаламученную атмосферу павловского двора и, несмотря на то что сам император казался человеком добрым и вполне разумным, безудержные вспышки гнева и некоторая склонность к таинственности настораживали сына Тилли, впитавшего с молоком матери стремление к открытости и ласковости, свойственные окружению императрицы Марии Федоровны. Конечно, и в Павловске шла бесконечная борьба, и в Павловске плелись интриги, но все-таки гатчинская муштра, иногда сопровождающаяся мордобоем, и фантастическая обрядность Мальтийского ордена, последнего увлечения императора, отталкивали Бенкендорфа. Рыцарская легенда сопровождала его детские годы. Он любил рисовать в воображении славные турниры, неприступные замки и скачущих во весь опор закованных в латы всадников и их лошадей. Ему снились развевающиеся по ветру цветные штандарты. Он слышал во тьме лязг и грохот зазубренных тяжелых мечей, но утомительные и довольно бессмысленные ритуалы, которыми восхищался император, резко контрастировали с окружающим миром и воспринимались как нечто навязанное, особенно в присутствии таких друзей Павла, как граф Кутайсов и генерал Аракчеев.

Многие мысли Нольде были близки Бенкендорфу. Наполеона он считал насильником и разбойником, разделяя взгляды прусского сотоварища. Несмотря на личную храбрость и продолжительное участие в военных действиях, награды и продвижение по службе, он предпочитал театральные кулисы редутам и траншеям. Кавалерийское седло и гром пушек хороши на маневрах, но когда ежеминутно тебе самому угрожает смерть, а вокруг ты видишь кровь и человеческие страдания и эта дурно пахнущая каша из человеческих трупов и лошадиных раздутых туш становится каждодневной реальностью, начинаешь задумываться о том, нужна ли вообще война в качестве единственного способа решения политических противоречий.

Подобные мысли приходилось скрывать, чтобы не подвергаться риску быть обвиненным в трусости. А барон Нольде повторял:

— Мои друзья и я считаем, что Пруссии не нужна война. Наполеон порождение войны и революции. Разве он не чудовище? Достаточно посмотреть на него и деяния французов, чтобы навсегда проникнуться ненавистью к войне. Церковь не сумела устранить войну из жизни общества. И в древности война служила не только инструментом защиты той или иной территории.

Бенкендорф слышал такие же сентенции от самого императора Александра, хотя сразу после воцарения он официально подтвердил запрет, наложенный на масонские ложи отцом. Бенкендорф задумался над тем, отчего эти вполне разумные мысли приписывают масонам, да и он сам сразу подумал, что барон Нольде член какой-нибудь таинственной ложи.

Железный крест

Однажды во время короткого пребывания в Берлине Нольде привел Бенкендорфа, который давно выражал желание познакомиться с офицерами — единомышленниками барона, в особняк на Унтер-ден-Линден к генералу Гельбиху, состоявшему в свите прусского короля. Здесь, к своему удивлению, он встретил двух русских офицеров, с которыми никогда прежде не сталкивался. Бенкендорф провел приятный вечер в живой беседе с хозяевами, но ничего сугубо масонского и никаких секретных слов и знаков он не услышал и не заметил.

Потом забылось очень быстро. Он снова погрузился в пучину неудачной войны. Корпус графа Толстого, преданный как англичанами, так и шведами, должен был возвратиться в Россию, потому что Наполеон сумел заставить прусского короля подписать кабальный договор. Особенно тяжелое впечатление на русских произвело то, что прусский генерал граф Калькрейт тайно сносился с французским командующим, посылая гонцов в Голландию. Россия, как всегда, осталась обманутой теми, кто недавно клялся в верности и вечной любви.

Расставаясь с Бенкендорфом и пожимая ему руку, барон Нольде сказал:

— Если бы мы решали подобные проблемы, то Россия и император Александр никогда бы не получили оснований упрекнуть Пруссию в неверности. — И он поднял два пальца в масонском приветствии.