Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Телесные наказания в полку давно отменены, а нынче опять в ходу фухтеля. Тесаком бьют плашмя по спине и ягодицам, отчего возникает угроза повреждений тела. Солдаты боятся идти к медику за помощью. Нарывы на плечах делают их непригодными к выполнению обязанностей. Сам господин полковник, особенно перед фронтом, ведет себя неподобающим образом. Ругает младших офицеров в присутствии солдат, чем подрывает дисциплину. Топает ногами, топчет шляпу, машет кулаками и даже грозит холодным оружием. Об остальных подробностях поведения полкового командира считаю неуместным здесь заявлять. Замечу лишь, что и у старослужащих нет теперь денег. Свидания с женами ограничены, на заработки ротные по приказанию полкового командира теперь не отпускают. Многие предметы — затяжные пряжки, ремни, шнурки и плетушки на кивер — нет возможности приобрести за свой счет. Между тем ваше превосходительство знает, сколь тяжел кивер с аршинным султаном, особливо на наших северных ветрах. Не только проверяет, крепко ли на груди затянуты ранцевые ремни, но резко всовывает палец под чешуйчатый ремешок, закрепленный намертво под подбородком, чем причиняет сильную боль солдатам. А насчет усов стыдно и упоминать!

Побледневший Вадковский закончил объяснения и сел. Ефимович добавил:

— Мела в два раза больше уходит, ваше превосходительство. Материя его не принимает, коробится, мнется, и срок носки при таком положении сократится намного. Люди не высыпаются, и оттого мускульная сила слабеет. Сейчас прежним запасом держимся, а летом такая качка пойдет, что не приведи Господь!

Бенкендорф понимал, что батальонные командиры имеют основания для недовольства. Их в первую голову на цугундер потянут. Он не Васильчиков — затыкать рот не станет. Однако поднимать историю рано. Аракчеев потребует разбирательства, смешает офицеров с грязью. И месяца Шварца не стерпели — закапризничали. Гвардейская служба полегче армейской или поселенной, что справедливо, но тоже не сахар. Военная машинерия должна работать безотказно. Тогда солдат на вражеский штык пойдет с улыбкой. Император с Аракчеевым сдружились в Гатчине. Они — гатчинцы, по-настоящему не воевали, понятия о жизни солдатской не имеют. Хорошо, ежели карту разбирают. Ну император еще туда-сюда, порох понюхал, а Аракчеев и батареей в бою не командовал. Бенкендорф всю войну рядом с солдатом прошел, иногда и впереди. Он вспомнил, как под Москвой предводительствовал оравой крестьян, шедших на француза с дубьем и вилами. Казак у него в отряде был один — неказистый, одет не по форме, сабля за кушак задвинута или на веревке болталась. Лошадей часто менял, приторговывая. Лошади отличные. В поиске — незаменим, легок, как птица, но хватка мертвая. Его кутасы перебирать не заставишь. Казак и есть казак! А воин замечательный! Но разве им объяснишь?! Они дальше развода в манеже ничего и видеть не желают. Ему прошлой осенью рассказывали, как Шварц в Калужском гренадерском полку велел солдатам снимать сапоги и церемониальным шагом — по стерне! Вот это да!

Полковник Обрезков в кабинете показал, как Шварц ложился на землю и лежал до тех пор, пока батальон не проходил мимо. Оказывается, смотрел, как солдаты носок тянут. Полковой командир, валяющийся на плацу в пыли, — картинка и для гатчинцев редкая, но служебное усердие превышало комизм ситуации. Император и Аракчеев хотя бы по краткости срока пребывания Шварца в полку станут на его сторону, что Васильчиков использует против Бенкендорфа. Император придет в бешенство, и голубой взор станет темно-синим. Так Бенкендорф и очутился в западне. Вадковского, Ефимовича, Обрезкова и других он решил успокоить, а дальше видно будет. Да, сейчас глупо поднимать историю, но осторожность соблюсти полезно.

— Я выслушал вас, господа, с вниманием. Удивление ваше и некоторое разочарование понятны. Я прошу вас, Иван Федорович, — обратился он к Вадковскому, — тотчас же оставить намерение обратиться к полковому командиру. Никакой пользы это не принесет, и избранная форма обращения сюда не годится. Батальонные командиры, на мой взгляд, обязаны успокоить ротных, унтер-офицеров и фельдфебелей и воздействовать на солдат обещанием грядущих улучшений. Если семеновцы сумеют потерпеть какое-то время, то вскоре смогут почувствовать счастливую перемену. В противном случае неприятностей не оберешься. Я обещаю обо всем известить Иллариона Васильевича, а вам настоятельно предлагаю не торопиться и не впадать в уныние.

Летом прошли инспекторские смотры. Сначала в полк приехал командир дивизии генерал барон Розен.

— Братцы! Есть претензии? — спросил он у правофлангового.

В ответ — гробовое молчание. Шварц смотрел в небо — будто не его касалось. Розен пожал плечами.

— У кого есть претензия, братцы? Ничего не бойтесь! Два шага вперед!

Опять гробовое молчание. Сергея Муравьева-Апостола только качнуло.

— Семеновцы, имеете ли жалобу? В последний раз спрашиваю!

После смотра барон специально подъехал к первой роте первого батальона и в присутствии капитана Кошкарева и полковника Вадковского сказал: