Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Возле памятника творилось невообразимое. Странно было видеть, как по рядам между солдатами расхаживают люди во фраках, оживленно жестикулируя и, очевидно, убеждая не подчиняться. Попытка митрополита Серафима обратиться к восставшим ни к чему не привела. Его быстро прогнали, послушав несколько минут.

— Пора принять решительные меры, ваше величество, — сказал великий князь Михаил. — Позволь подъехать и попытаться склонить их без кровопролития к исполнению долга. Моя привязанность к Константину всем известна. Вдобавок злодеи не сумеют более распространять слухи о моем отсутствии в городе, на что они вообще рассчитывали?

— Нет. В тебя могут выстрелить, как в Милорадовича. Разве ты не видишь, что они жаждут крови? Левашов и Бенкендорф! Каково ваше мнение?

— Иного выхода нет, государь. Позвольте сопровождать великого князя, — сказал Левашов. — А рассчитывали они, ваше высочество, и до сих пор рассчитывают на то, что к ним присоединятся. Без такого расчета никто никакого бунта не подымает.

— Да, иного выхода нет!

Великий князь и Левашов поскакали к мятежникам. Отсутствовали минут пятнадцать. Матросы из Гвардейского экипажа сначала встретили великого князя с вниманием, но их сбили с толку. Какой-то статский прицелился в великого князя, но то ли пистолет дал осечку, то ли кто-то из матросов отвел руку.

Объехав с Бенкендорфом вокруг собора и ободрив прибывших егерей и артиллеристов, император остановился и сказал:

— Ну что посоветуешь, Александр Христофорович? Погода из довольно сырой становится холоднее. Снегу мало и скользко. Боюсь, что лошади могут покалечиться.

Смеркалось, и морозец становился злее. В группу, где находились император, Бенкендорф и Левашов, из-за забора, который окружал Исаакий, полетели поленья.

— Надо положить сему скорый конец, — сказал твердо император. — Иначе бунт под покровом темноты обязательно распространится. Пусть атакует кавалерия. Все меньше крови. Орлов! — позвал он командира конногвардейцев.

И полк поэскадронно пошел в атаку. Мятежники стояли сомкнутой колонной. В данном случае они обладали преимуществом. Выстрелы звучали нестройно, но многих ранило, а некоторых тяжело. Васильчиков, который до сей поры молчаливо выполнял указания императора, внезапно громко произнес:

— Sire, il n’y a pas un moment `a perdre; l’on n’y peut rien maintenant, il faut que de la mitraille!

— Vous voulez, que je verse le sang de me sujets la premier jour de mon r'egne?

— Pour sauvez votre Empire [59].

Это было предложение, которое давно делали другие приближенные императора, но он никак не соглашался, и сейчас отдал приказ на пальбу не сразу.

— Иван Онуфриевич, — обратился к Сухозанету, — ты сам не раз вызывался. Езжай с последним словом. Передай, чтоб образумились, что я жалею их, и если раскаются, то и спроса никакого с солдат не будет. Повинную голову меч не сечет, а заблуждения легко прощаются.

Сухозанет ускакал. В густеющих сумерках послышались крики и выстрелы. Неужели мятежники осмелятся и сейчас поступить с посланцем, как с Милорадовичем? Подробности смертельной раны генерал-губернатора стали известны. Некто Каховский, по слухам смоленский дворянин, переодетый в военный мундир будучи в отставке, прятался в толпе и подкрался к Милорадовичу, увлеченному собственной речью, с левой стороны, почти вплоть, и `a bout portant [60]выстрелил в бок со спины в Андреевскую ленту над самым крестом. Пуля была направлена твердой рукой и с расчетом нанести смертельное увечье. Но этого убийце показалось мало, и он вслед пуле мгновенно запустил разряженный пистолет, который, словно в насмешку, сбил с несчастного шляпу с султаном, свалившуюся под ноги шарахнувшегося коня.

Однако Сухозанет успел уйти от пули, хотя по нему началась пальба ружейная и из пистолетов.

— Они кричали, государь: Сухозанет, разве ты привез конституцию?!

— И что ты ответил, Иван Онуфриевич?

— На мятежную дерзость, ваше величество, я повторил ваши слова, что прислан с пощадою, а не для переговоров.

— Делать нечего, — сказал государь. — Видит Бог, я не желал кровопролития. — И, пожав в безнадежности плечами, он скомандовал: — Пальба орудиями по порядку!

Картечь должна была произвести страшное опустошение в сомкнутых рядах. Бенкендорф вспомнил, быть может не к месту, как ему рассказывали в Париже о действиях Бонапарта, в два счета разогнавшего артиллерийскими залпами роялистов. Он, конечно, находился в лучшем положении. Через Сену еще не было многих мостов, и деваться противнику было некуда. Стволы орудий он нацелил на Пале-Рояль, решив стойко защищать Тюильри, в котором заседал Конвент. И когда у церкви Святого Роха собралась такая толпа, что ни одна частица снаряда не пропала бы даром, будущий Первый консул и будущий император отдал команду: «Огонь!»