Бенони

Но уже не имело никакого смысла развлекать Розу подобными речениями, слишком много раз она всё это слышала, и её это больше не трогало, серьёзность Розы росла день ото дня, теперь она всё чаще ходила, плотно сжав губы. Порой его куда больше увлекала возможность поболтать с маленькой Мартой, он учил её говорить «страшный кальсон» вместо «страшный сон»; Роза, которой всякая фривольность была чужда, как никому другому, жалела из-за этого девочку и пыталась её наставить на путь истины: «Не слушай, Марта, он просто так с тобой шутит, понимаешь?». А Николай кричал в ответ из своего кабинета: «Ну, Роза, не думал я, что ты такая зануда!».

Но хуже всего было то, что маленький капиталец, который с трудом накопил Арентсен, таял не по дням, а по часам. Нельзя сказать, чтобы он накопил такое уж великое богатство, просто он хорошо начал в прошлом году и неплохо заработал, но после весенней сессии суда никто не затевал сколько-нибудь серьёзной тяжбы, и доходы сошли на нет. Конечно, деньги снова потекут к нему, когда рыбаки вернутся с Лофотенской путины, но до той поры было очень грустно расходовать шиллинги из старых запасов. Некоторая толика уходила на картишки с кузнецом, некоторая толика на осьмушки за стойкой в Сирилунне, ну и что? Прикажете ему помирать от скуки, человеку, который должен содержать всю семью? Велика ли радость, женившись каких-нибудь восемь-девять месяцев назад, заполучить на шею семью в четыре человека?

В конце марта верховный суд вынес окончательное решение по делу Арона из Хопана: и это дело тоже проиграно, верховный суд утвердил приговор первой инстанции. Адвокату же Арентсену опять строго указано, на сей раз за поддержку бессмысленного иска. Как же это прикажете понимать, чёрт подери? Все суды стакнулись, чтобы нанести окончательный удар по деятельности молодого, ревностного адвоката.

Он послал маленькую Марту в Сирилунн теперь уже за целой бутылкой и на пару с кузнецом, не мешкая, осушил её. Когда бутылка была пуста, оба шатаясь побрёли в Сирилунн и продолжили в том же духе. Молодой Арентсен вернулся домой поздним вечером и был недоволен решительно всем: еда холодная, старушка-мать, вдова пономаря, худая и напуганная, спряталась от него в уголок, а Роза сперва рассмеялась над его пьяным и всклокоченным видом, но потом оскорбилась, замолчала и не произнесла больше ни слова.

— Знаешь, Роза, когда я прихожу в отчаяние, ты для меня великое утешение.

Молчание.

— Проигранный сегодня процесс, — продолжал он, — вероятно, означает, что суды сговорились погубить мою практику. Что ты на это скажешь?

Наконец она ему ответила:

— Я думаю, тебе не следует посылать девочку в Сирилунн за бутылками.

— Н-да, такова, стало быть, первая мысль, которая приходит тебе в голову, когда ты слышишь, что твой муж проиграл процесс.

Молчание.

— За бутылками? Ты что этим хочешь сказать? Да я мог бы выпить две бутылки и быть ни в одном глазу: между тем я пью по осьмушке. Может, ты считаешь меня пьяницей?

— Нет, — отвечала она. — Но ты часто ходишь в Сирилунн.

— Ну и что? Прикажешь мне подыхать с тоски? Уж молчала бы лучше, матушка. Просто когда я в отчаянии, я ухожу из дому, только и всего.

— Значит, каждый день все восемь месяцев ты непрерывно был в отчаянии, иногда больше, иногда меньше?

— Да, — ответил он и дважды кивнул в подтверждение собственных слов, — это не лишено справедливости.

Чтобы избегнуть дальнейших колкостей, она спросила:

— Ты не находишь, что Марте лучше бы вернуться домой к матери?

— Это почему ж? Впрочем, возможно. Нет, всё-таки нет. Когда она бегает в лавку с моими поручениями, она заодно видит там своего отца. И получается очень складно.

Пауза.

— Может, тебе и в самом деле следовало выйти за Бенони-Почтаря, — сказал он раздумчиво.

— Следовало, говоришь?

— А ты сама как думаешь? Я для тебя неподходящий муж.

Она взглянула на него. Поскольку макушка у него давно уже блестела лысиной, а сзади, напротив, росли густые, короткие волосы, затылок казался бесформенно большим. При такой уродливой голове он смахивал на карлика, особенно сейчас, когда сидел поникнув и словно бы без шеи.

Не дождавшись ответа, он продолжал:

— В жизни не думал, что ты такая занудная особа.

— Скажи уж лучше, что я для тебя неподходящая жена.

Молодой Арентсен сидел, разглядывая свои руки, потом поднял глаза, упёр их в стену и промолвил:

— Можешь говорить что хочешь, но на свете нет другой любви, кроме ворованной.

Лицо у Розы исказилось, и тень заволокла её глаза, словно зашло солнце.

— В тот самый миг, когда любовь бывает узаконена, она делается свинской, — завершил свою мысль молодой Арентсен. — И в тот же самый миг она становится привычной. Но и в тот же миг любовь исчезает.

XXIII

Описав дугу, галеас вошёл в бухту, немного погодя туда же вошли обе шхуны, и все три корабля бросили якорь перед сушильной площадкой Мака и перекинули швартовы на берег. За работой Свен-Сторож высоким голосом распевал морские песни, да так, что было слышно аж до самого Сирилунна.