Беранже

Споры вокруг молодой романтической школы с каждым годом становились ожесточеннее. Редакторы официальных газет и защитники «старого литературного режима» — маститые академики скоро учуяли, особенно в творчестве Гюго, дух бунтарства, «дерзкое нападение на основы» классической поэтики.

Литераторы либерального лагеря (среди них тоже было немало поклонников классических традиций) вели нападение на молодых романтиков с другой стороны, осуждая их ретроградные политические взгляды.

Горячие перепалки начинались в литературных салонах, когда речь заходила о романтиках, особенно если кто-нибудь пробовал вступиться за них. Это иногда делал Беранже.

— Неужели вы можете простить этой школе ее грехи против демократической мысли, расчистившей перед ней путь? — вопрошали Беранже его друзья-либералы.

— Неужели вы можете забыть, что из лагеря романтиков раздавались оскорбления нашей славе, что там надругались над Наполеоном, умиравшим на острове Святой Елены? — гневно восклицали бонапартисты.

— Нет, эти юнцы заслуживают решительного осуждения — они отвергают заслуги, оказанные Франции философами-просветителями, — возмущались вольтерьянцы из салона Жуй.

Беранже в ответ на все эти обвинения в адрес романтиков во всеуслышание отвечал, что заблуждения романтической школы не мешают ему рукоплескать лирическому гению Гюго, восхищаться «Размышлениями» Ламартина, ценить мастерство и оригинальность поэзии Виньи.

— Все грехи романтической молодежи для меня чувствительнее, чем для кого-нибудь другого, — говорил Беранже. — Но вспомните, что, начиная писать, мы всегда открываем свое поприще идеями чужими и у нас не хватает времени дать себе отчет, в каком соотношении находятся эти идеи с нашими собственными чувствами, — этим, между прочим, и объясняется изменчивость стольких выдающихся умов! — а так как все наши романтики еще очень молоды, то простим им ошибки, в которых мы можем требовать отчета разве только у их кормилиц.

Заметьте и то, — продолжал Беранже, — что эти молодые поэты заставляют литературу нашу выражать более откровенно все новое, современное, чисто французское, что мы так долго передавали, даже в наших политических собраниях, при помощи заимствования у древности или на языке, совершенно враждебном простому точному слову… Дайте срок! Напрасно привязываются они к прошедшему — они еще придут к нам. Язык, на котором они говорят, приведет их к нашим идеям.

И как был доволен песенник, видя, что предсказание его постепенно начинает сбываться! Чуткий к веяниям современности, Виктор Гюго постепенно отходит от роялистов. В новых одах и балладах он славит сражающихся за освобождение греков. Былой ненавистник Бонапарта складывает в 1827 году оду в честь Вандомской колонны. Бывший легитимист делает главным героем своей драмы Оливера Кромвеля. И вместе с изменением политических взглядов все решительнее и смелее становится борьба Гюго за обновление и возрождение французской поэзии.

В конце 1827 года Гюго создает предисловие к своей пьесе «Кромвель», которое становится эстетическим манифестом передового крыла романтической школы. Молодой писатель призывает к борьбе с духом подражания, преклонением перед старыми образцами. Он ратует за права современности, за освобождение литературы и ее языка от истлевших пут классицизма. За освобождение драмы от связывающих ее классических «единств» — времени и места. Он зовет учиться у Шекспира принципам широкого и вольного развития драмы, не связанной этикетом, сковывающим ее шаг.

Вокруг Гюго сплотилось целое воинство молодых поэтов и художников. Кудлатые, бородатые, в живописных плащах и широкополых шляпах, они не только своими произведениями, но и самой своей одеждой и внешностью бросали вызов трусливым обывателям.

Эти юноши готовы ринуться в бой за литературную революцию. Может ли Беранже не рукоплескать им? Ведь они продолжают ту битву за освобождение французской поэзии от гнета мертвых правил и образцов, которую начал он, Беранже, еще в давние времена, в дни молодости. Он начал эту битву в области песенной поэзии, а теперь на глазах его движение разрастается, охватывая все новые области литературы и искусства.

Борьба за литературное обновление сближает Беранже с передовым отрядом романтиков-новаторов, но это не означает, что он принадлежит к романтической школе. Нет, он не романтик и никогда им не был. Романтические «неистовства», «излишества», сгущение красок, словесные эффекты — фейерверки и водопады — чужды Беранже, как и романтические «туманы», увлечение мистикой, уход в глубины своего «я», перевес чувства над разумом.

Беранже не романтик, но он и не классицист. Один из первых в XIX веке он начал ломать каноны аристократической поэтики, устраняя перегородки между «высокими» и «низкими» жанрами, сближая язык поэзии с языком народа. Один из первых он открыл нового героя литературы и ввел его в свои песни.