Беранже

Ну, а до того, раньше? Смотрел ли он вперед, задумывался ли над тем, какой государственный строй придет на смену монархии Бурбонов? Ведь об этом не раз велись споры и в салонах оппозиции и на заседаниях политических обществ. Да, конечно, он думал об этом, и, когда речь заходила о будущем, в памяти его вставали события прошлого. Великая революция 1789–1794 годов. Падение монархии. Торжествующая республика… Он всю жизнь считал себя республиканцем, хотя и не состоял ни в какой партии. Республика вынянчила его на своих коленях. Так говорил он, так думал. Свобода — республика — Франция — эти понятия показались ему нераздельными. Но было в событиях прошлого, в истории первой республики и нечто такое, что принимал некогда юный республиканец, сочинявший в Перонне приветствия Робеспьеру, но что не мог принять друг Дюпона и Лаффита, что казалось Беранже опасным для Франции. Распри и взаимное ожесточение партий. Крайние меры. Гильотина, отсекающая поочередно головы недавних кумиров и вождей. Гражданская война и постепенное удушение республики. Тайный и явный произвол корыстных проходимцев, ловцов наживы при Директории… Нет, он не хочет, чтоб все это повторилось снова, хотя и считает республику высшей формой правления…

О, если б Манюэль был сейчас рядом с ним! За этим человеком он пошел бы не задумываясь. А либеральные краснобаи радуются, что Манюэль в могиле. Можно ли им верить после этого?

И опять Беранже взвешивает все «за» и «против». Уже светает. Выстрелов этим утром не слышно. Победа. День высшей радости и день мучительных решений.

Так с кем же он? С республиканцами? С либералами? Надо выбирать. А он всегда предпочитал оставаться независимым. Он презирал трусость и непоследовательность либеральных корифеев, но чуждался и заговорщической тактики республиканцев с их тайными обществами.

«Где же люди, которые смогут достойно управлять Францией?» — звучит в памяти Беранже голос Манюэля. Где они? Перед глазами его снова встают мужественные, полные доверия лица молодых республиканцев, защитников баррикад. Они приходили вчера с донесениями в Ратушу, где вместе с генералом Лафайетом сидел он, Беранже. И стоило только (так казалось ему тогда) сказать этим юношам несколько слов, направить их, поддержать — и во Франции будет установлена республика. «Нужно было только разогнать двести депутатов, которые там, в Ратуше, находились. Но я боялся, чтобы в будущем нас не упрекнули за то, что мы не сделали последнего опыта, не пройдя через буржуазную монархию», — признается сам себе Беранже (потом он напишет об этом для потомков в «Автобиографии»).

В голове назойливо звучит мотив, на все лады варьировавшийся вчера в «штабе либералов»: «Мы еще не созрели для республики. Народ — дитя. Его надо подготовить для будущих преобразований».

Нет, Беранже не отказывается от республики, но он отсрочивает воплощение своей мечты. Конституционная монархия послужит мостом к республике, думает он.

Решение принято. Надо же, наконец, принять его! И мысль снова начинает лихорадочно работать, чтоб еще крепче обосновать это решение перед самим собой и перед людьми, мнением которых он дорожит.

Беранже знает, что многие будут упрекать его. Теперь уж не либералы, а республиканцы с укором и недоумением взглянут на того, кто считал себя и действительно был одним из республиканских главарей в пору борьбы с реставрированной монархией.

На собрании представителей политических партий, состоявшемся 30 июля в ресторане Луантье, наперекор ожиданиям республиканцев Беранже подал голос за конституционную монархию.

Но и другие республиканские главари оказались неподготовленными, чтобы взять верх в разгоревшемся споре и повернуть политические события. Орлеанисты «обошли» республиканцев, заняв ключевые позиции и оказавшись у власти до окончательного решения вопроса о форме правления во Франции.

Правда, в тот день многие думали, что и теперь не все решено окончательно. Народ еще не сказал своего слова. Народ отнесся холодно к воззванию либералов. Баррикады еще не разобраны. Может быть, герцога Орлеанского вместо трона ждет вторичное изгнание?

* * *

31 июля утром герцог Орлеанский Луи Филипп, нахлобучив мягкую шляпу и застегнув на все пуговицы темный сюртук с пришпиленной на видном месте трехцветной кокардой, направился через Париж, пересеченный баррикадами, прямиком в Ратушу. Часовому у входа герцог для пущей демократичности представился как национальный гвардеец, который служил под командой героя трех революций генерала Лафайета и теперь пришел повидаться с ним.

Старый генерал уже спешит навстречу именитому гостю, приветствует его и ведет в зал, где заседают депутаты. Пора закреплять вчерашнее решение! На площади Ратуши толпится народ. Слово за ним.

Лафайет и герцог Орлеанский выходят на балкон. И здесь под сенью трехцветного знамени генерал на виду у волнующихся толп обнимает герцога.

— Это лучшая из республик! — восклицает Лафайет, обращаясь к народу.

Народ привык верить герою трех революций, привык видеть в нем врага тиранов, защитника свободы.