Бердяев

В Париже Бердяев много и часто общался со своим давним приятелем – Львом Шестовым. Путь Льва Исаакивича на Запад не был простым. В 1920 году, когда он приехал в Париж, его работы не были переведены на французский язык, о нем никто не слышал. Постепенно о нем узнавали – из журнальных статей, из появившихся в 1923 году двух книг на французском языке. Оригинальность мысли Шестова привлекла к нему внимание французских интеллектуалов: он стал постоянным автором в трех крупнейших журналах – «La Revue Philosophique», «Le Mercure de France» и «La Nouvelle Revue Francaise», был избран в почетный президиум немецкого общества Ницше (оно роскошно потом издало книгу Шестова «Власть ключей» на немецком языке), его приглашали читать лекции о Канте, Соловьеве, Паскале в разные города Европы. В одну из таких поездок в 1926 году в Амстердам с ним захотел познакомиться Эдмунд Гуссерль, после этой и других встреч между ними завязалась оживленная переписка. В течение многих лет Лев Исаакиевич читал лекции в «Institut des Etudes Slaves» (Славянский Институт при Парижском Университете). Лекции его имели большой успех, они были напечатаные впоследствии в «Современных Записках». Преподавал Шестов и в Сорбонне – на русском языке. (Бердяева тоже пригласят читать лекции в Сорбонее, но это случится позже, в 1939.) Некоторые книги Шестова издавались по-французски раньше, чем по-русски. В 1923 году Лев Исаакиевич был приглашен на ежегодные философские собрания в бывший монастырь Понтиньи, что было очень почетно, – там ежегодно собирался цвет европейской интеллектуальной элиты. Поэтому к моменту переезда в Париж его друга, Николая Александровича, место Льва Исакиевича в парижском философском сообществе было достаточно определенным. Бердяев советовался с Шестовым о том, какие шаги и ему предпринять, чтобы его положение тоже стало более устойчивым, Шестов знакомил его с западными интеллектуалами, давал советы. Через два года «Новое средневековье» будет переведено и на французский, но пока бердяевские работы были доступны только французским славистам, знавшим русский язык. В конечном счете, постоянный заработок обоим давало преподавание. Правда, в отличие от Бердяева, Шестов чтения лекций не любил – «разве можно профессорствовать о земле обетованной?»[444], – писал он в письме к Евгении Герцык. Бердяев к этому относился иначе: в чтении лекций он видел исполнение некоторой просветительской задачи. «Я говорю Н.А. (Бердяеву – О.В.): «до чего мы с тобой пали – под старость профессорами сделались». Он со мной не соглашается, он даже гордится своим профессорством»[445], – писал Шестов. Со временем Шестов и Бердяев не только стали признанными мэтрами философской мысли, не только общались «на равных» с выдающими европейскими мыслителями – с Эдмундом Гуссерлем, Клодом Леви-Строссом, Мартином Бубером, Максом Шелером, Мартином Хайдеггером, Жаком Маритеном, Эммануэлем Мунье, другими, но и оказались, наверное, единственными русскими эмигрантскими философами, которые еще при жизни были высоко оценены на Западе.

Когда Бердяев написал в «Самопознании»: «Мои книги были переведены на много языков, и только мои книги были переведены»[446], он был не прав, – работы Шестова тоже были известны западным читателям. Более того, почти все произведения Франка появились на немецком языке (некоторые статьи он вообще и писал, и публиковал только на немецом), весьма популярен был в Германии Степун, чьи произведения тоже иногда выходили только на немецком языке и т. д. Наверное, Бердяев стал самым известным среди эмигрантских философов, но это было связано еще и с тем, что ряд его работ были посвящены темам, имевшим общественный резонанс, – русскому коммунизму, экуменческим проблемам, соотношению марксизма и религии, судьбе всемирной истории, что включало в число его читателей людей, далеких от философии. Показательно, что главные, теоретические работы Бердяева («Смысл творчества», «О назначении человека», «Опыт эсхатологической метафизики» и другие) остаются недооцененными до сих пор в европейских философских кругах. Когда Бердяев писал в «Самопознании», что живя долгие годы в эмиграции, он делается более западным философом, чем русским, он говорил о своем внутреннем чувстве, но не о реальности. Он, действительно, во многих вопросах был чужд эмигрантской среде, но не был при этом целиком признан и французской университетской философией. До сих пор его творчество мало упоминается во французских учебниках по философии и в профессиональных исследованиях (исключения – исследования по славистике). «Причина этого полузабвения, – писал один из французских исследователей его философии Ж-К. Маркадэ, – в том, что он именно слишком русский мыслитель, не придерживающийся строгого и систематического изложения своих идей, часто впадающий в кажущиеся противоречия и передающий не ясно свои интуитивные мысли и чувства»[447]. Получалось, что для эмигрантских кругов Бердяев был слишком европеизированным мыслителем, а для немцев и французов – слишком русским…