До нас дошла пушкинская шутка, сказанная в доме Н.В. Всеволожского. Всеволод, его слуга-калмык, «отличавшийся удивительной сметливостью», откликался на пошлые остроты за столом словами «здравия желаю» (с чем связан стих «Желай мне здравствовать, калмык» в послании Пушкина «Горишь ли ты, лампада наша», 1822 год). По свидетельству Я.Н. Толстого, «…Пушкин ни разу не подвергался калмыцкому желанию здравия. Он иногда говорил: «Калмык меня балует, Азия протежирует Африку»69
.В сборнике «Разговоры Пушкина» (М., 1929) приводятся и другие «африканские» ремарки поэта. «Да у меня вот тут-то пустота, – проговорил Пушкин, ударяя по своему карману, – пустота степей африканских». Или: «Жара стоит африканская, у нас там, в Африке, ходят в таких костюмах», – сказал Пушкин в жаркий полдень на даче. К этим записям, конечно, нельзя относиться как к документальным свидетельствам, но атмосферу мифа они отражают.
Пушкина, как известно, чрезвычайно интересовала судьба модного тогда «властителя дум» – лорда Байрона. «В классах он был из последних учеников, – писал Пушкин в статье («Байрон», 1835 год), – и более отличался в играх. По свидетельству его товарищей, он был резвый, вспыльчивый и злопамятный мальчик, всегда готовый подраться и отплатить старую обиду <…> Первые годы, проведенные лордом Байроном в состоянии бедном, не соответствовавшем его рождению, под надзором пылкой матери, столь же безрассудной в своих ласках, как и в порывах гнева, имели сильное продолжительное влияние на всю его жизнь…» (XI, 276–278). (Б.И. Бурсов в своем исследовании «Судьба Пушкина» подметил: «Байрон стал для Пушкина словно зеркалом, в котором рассматривают самого себя»70
.)Пушкин напомнил справедливое, по его словам, замечание Мура о том, что «в характере Байрона ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны – смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой – необузданные страсти, причуды и дерзкое презрение к общему мнению <…> Многое перенял у своего странного деда в его обычаях…».
И наконец, главное: «Обстоятельство, по-видимому, маловажное имело столь же сильное влияние на его душу. В самую минуту его рождения нога его была повреждена – и Байрон остался хром на всю свою жизнь. Физический сей недостаток оскорблял его самолюбие. Ничто не могло сравниться с его бешенством, когда однажды мистрис Байрон выбранила его хромым мальчишкою. Он, будучи собою красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда. Самый сей недостаток усиливал в нем желание отличиться во всех упражнениях, требующих силы физической и проворства» (XI, 278).
Не Байрона ли тень мелькает в VIII главе «Евгения Онегина»:
Между прочим, это
В письме от 16 мая Вяземский приводит большую выписку из книги Мура о Байроне, касающуюся хромоты поэта, и неожиданно замечает мимоходом: «Я уверен, что Пушкин очень сердится за свой малый рост». И еще одно упоминание – летом того же года: «…Следовательно, у вас есть записки Байрона или о Байроне. Ты пишешь, что и у Пушкина сердце сжимается от сходства…»71
(Остафьевский архив).В библиотеке Пушкина сохранилось пять томов мемуаров Байрона, подготовленных Т. Муром и изданных на французском языке в 1830 году. Все тома разрезаны; первый том имеет ряд пометок карандашом. Отмечено описание Байрона-ребенка, его любовь к чтению Библии, его исключительное положение среди товарищей по школе, страдание от физического недостатка и мечты о возможности в будущем смыть пистолетом все оскорбления72
!