«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Речь боярина Ржевского образна и индивидуальна: «Сказал бы словечко, да волк недалечко», – в застольной беседе. Или с холопами: «Вы что зеваете, скоты?»

Боярин Ржевский317 стоит в ряду образов русского барина и в творчестве самого Пушкина, и в последующей литературе. В.О. Ключевский выделил его, когда говорил о типичных персонажах русской истории:

«Позади их всех стоит чопорный Гаврила Афанасьевич Ржевский в «Арапе Петра Великого». Это – невольный, зачисленный в европейцы по указу русский. Все его понятия и симпатии принадлежат еще старой неевропейской России, хотя он и не прочь послужить на новой службе и сделать карьеру. Это еще не тип европеизированного русского, а скорее русская гримаса европеизации, первая и кислая. Вкус новой культуры еще не привился; но это вопрос недолгого времени».

И далее историк заметил: «…У Пушкина находим довольно связанную летопись нашего общества в лицах за 100 лет с лишком. Когда эти лица рисовались, масса мемуаров XVIII века и начала XIX века лежала под спудом. В наши дни они выходят на свет. Читая их, можно дивиться верности глаза Пушкина. Мы узнаем здесь ближе людей того времени; но эти люди – знакомые уже нам фигуры. «Вот Гаврила Афанасьевич, восклицаем мы, перелистывая эти мемуары, а вот Троекуров, князь Верейский и т. д. до Онегина включительно»318.

Для «погружения» в мир боярина Ржевского Пушкин выбирает действие значительное и символичное – званый обед в его доме:

«День был праздничный. Гаврила Афанасьевич ожидал несколько родных и приятелей. В старинной зале накрывали длинный стол. Гости съезжались с женами и дочерьми, наконец освобожденными от затворничества домашнего указами государя и собственным его примером <…> Пошли за стол. На первом месте, подле хозяина, сел тесть его, князь Борис Алексеевич Лыков, семидесятилетний боярин; прочие гости, наблюдая старшинство рода и тем поминая счастливые времена местничества319, сели – мужчины по одной стороне, женщины по другой: на конце заняли свои привычные места: барская барыня в старинном шушуне и кичке; карлица, тридцатилетняя малютка, чопорная и сморщенная, и пленный швед в синем поношенном мундире. Стол, уставленный множеством блюд, был окружен суетливой и многочисленной челядью, между которою отличался дворецкий строгим взором, толстым брюхом и величавой неподвижностию. Первые минуты обеда посвящены были единственно на внимание к произведениям старинной нашей кухни, звон тарелок и деятельных ложек возмущал один общее безмолвие» (VIII, 20–21)320.

Описание это соотносится с впечатлениями, зафиксированными в V главе «Евгения Онегина»:

Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой
<…>
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют321

… (VI, 110)

Мирный ход чинной трапезы нарушает неожиданный приезд к Гавриле Афанасьевичу царя Петра. В этой сцене боярин Ржевский проявляется весь:

«Гаврила Афанасьевич встал поспешно из-за стола; все бросились к окнам <…> Сделалась суматоха. Хозяин бросился навстречу Петра; слуги разбегались как одурелые, гости перетрусились, иные даже думали, как бы убраться поскорее домой <…> царь вошел в сопровождении хозяина, оторопелого от радости. <…> Хозяин бросился к величавому дворецкому, выхватил из рук у него поднос, сам наполнил золотую чарочку и подал ее с поклоном государю. <…> Обед, за минуту пред сим шумно оживленный веселием и говорливостию, продолжался в тишине и принужденности. Хозяин из почтения и радости ничего не ел, гости также чинились и с благоговением слушали, как государь по-немецки разговаривал с пленным шведом…» (VIII, 22–23; курсив мой. – А.Б.).

Эти строки приводили в восхищение замечательного прозаика Ю.К. Олешу. В своих проницательных и тонких «Заметках о литературе» (1937 г.) он пишет: «Умение точно и кратко назвать переживание, чувство, душевное качество в Пушкине поразительно… Хозяин из почтения и радости ничего не ел… То же пришло бы в голову и Льву Толстому: когда внезапно в дом приехал царь, хозяин перестал есть из почтения и радости. И так же сказал бы Толстой о гостях, которые слушают разговоры царя с пленным шведом: они слушают “с благоговением”. Это уже стиль “Войны и мира”»322.

По мнению А.З. Лежнева, фамилия Ржевский – условная: «Ржев – коренной русский город, и имя русского боярина производится от него легко и естественно»323.