Берег мертвых незабудок

Но в злые намерения старшего графского наследника никто, вопреки дядиным надеждам, не поверил: слишком хорошо Эльтудинна Гордого знали в Жу. Зато все как один решили: он, несчастный, помутился от бед рассудком, потерял себя и нуждается в том самом исцелении свыше. Так пусть заслужит его и отмолит грехи. Поэтому за попытку убить Шинара Храброго совет баронов лишь сослал Эльтудинна в жрецы. Из тропического, богатого горячими источниками графства Кипящей Долины сюда – в соседнее Соляное, где было намного промозглее, а род Чертополоха не значил ничего рядом с родами Розы, Астры, Полыни, Колокольчика, Бузины и, конечно, Крапивы. Соляными Землями управляли Энуэллисы – Крапива тянулась зеленым побегом от линии их пульса до кончиков пальцев. Они радушно приняли чужеземца и даже вроде бы поверили в его, а не дядину версию истории. Но это положение – положение прислуги, пусть священной! – все равно унижало Эльтудинна. Хуже было лишь бессилие от понимания: дома дядя пришел к власти и может не только удержать ее, но и передать наследнику, если успеет зачать его и если тот, не дайте боги, родится с незабудкой на ладони. Сам верховный король верит в его невиновность. А братья остались непохороненными где-то в лесах. Нурдинн, вредный и упрямый, но такой жизнелюбивый. И Ирдинн, славный, искренний Ирдинн, который ради отца презрел страх глухих джунглей, топких болот, коварных крокодилов. Ирдинн… можно ведь было его удержать. Нужно. Но Эльтудинн, уязвленный словами «Ты же никогда не был трусом, так почему не едешь, тебе настолько все равно?», отступился и даже заявил: «Верь во что хочешь, катись куда хочешь!» Дурак… стоило попробовать все объяснить прямо, сохранив холодный ум. Но тогда, пока дядя подбивал братьев к «спасительному» странствию, очевидных доказательств его двойной игры не было – лишь домыслы. Зато была робкая, жалкая, ныне постыдная надежда: вдруг дядя все же честен, а то, что за последним ужином именно он подливал отцу вино, – совпадение? Тогда нельзя отвергать помощь богов. И, разрываемый надвое этим сомнением, этой недоумершей верой в извечную правоту и безгрешность старших членов семьи, Эльтудинн погубил всех.

Ime shana Odenoss t’ha osire Sar. Ime aga Odenos t’ha osire Der.

«В снах дурных ищи знамение. В сне последнем ищи приют».

Так пели за спиной во славу Короля Кошмаров, но Эльтудинн не мог, больше не мог это слышать. Тягучий псалом, прежде успокаивавший, сегодня мучил как-то особенно.

Эльтудинн снова поднялся, покачнулся и пошел прочь – не разбирая дороги, лишь бы подальше от голосов. О чем, о чем можно опять молить Короля Кошмаров? Чтобы он наконец оборвал жалкое существование изгнанника? Чтобы наслал дурной сон, в сравнении с которым это существование покажется чуть слаще? Да и какое, какое божество, хоть немного уважающее себя, станет принимать кровавые подачки из дрожащих рук на заросшей желтым мхом поляне, среди растрескавшихся косых камней, призванных заменить стены? Божествам строят храмы. Настоящим божествам должны строить храмы. Давно пора было уравнять их всех. Может, тогда однажды он, Эльтудинн, сможет хотя бы найти трупы Нурдинна и Ирдинна? Ирдинн… в каждом кошмаре он раз за разом погибал то от укуса змеи, то в ее удушливых объятьях, то в пасти крокодила, то от пули или ножа в спину. И каждый раз, умирая, он успевал посмотреть брату в глаза и попросить об одном и том же.

«Обними меня, мне так страшно».

Мысли, воспоминания, болезненные призраки всё роились в голове. Эльтудинн шел, спотыкаясь о коряги, цепляясь полами одеяния за голые ветви. Он щурился в темноту и видел иногда сов с глазами такими же золотыми, как у него самого. Он шел, пока голоса других жрецов совсем не затихли, а впереди не разверзлось болото – заросшее брусникой, а оттого скорее алое, чем густозеленое. Здесь плыл смрад и плясали редкие лучи заката. Эльтудинн остановился, точно кто-то поймал его за руку. Снова упал на колени – будто его толкнули в спину – и начал молиться. Он не покрыл головы капюшоном. Не надрезал мизинец, не окропил кровью лоб. Он даже не пал ниц, а стоял на коленях прямо, качаясь подобно висельнику и глядя на ягоды и трясину под ногами. Но он молился как никогда.

О том, чтобы все наконец кончилось. Чтобы замолчали глупые молодые жрецы, привыкшие нести жертвы в «поганые места». Чтобы медленнее бежали безумные ручьи; чтобы подлые правители умирали под тяжестью корон. Чтобы слово «справедливость» перестало быть пустым звуком, чтобы открылось единственное зрячее око Дараккара Безобразного, чтобы двадцать с небольшим приливов – двадцать приливов, которые Эльтудинн успел увидеть, – перестали казаться концом, ведь они составляют лишь треть отведенной нуц жизни. Двадцать… в двадцать только начинают жизнь. А ему уже хочется уснуть навсегда. Osirare aga Der. Найти последний приют.