Берег мертвых незабудок

– От которого может не защитить самый плотный караул; проще надеть хороший доспех. – Эльтудинн отвел за острое ухо прядь, а потом перестал улыбаться и заговорил совсем иначе: – Послушай. Тебе стоит дорожить каждым человеком, Вальин Энуэллис, мир становится другим. Неизвестно, кто скоро доберется до тебя и твоих земель.

Глаза сверкнули почти невыносимым золотом. На миг Вальину показалось, что он сейчас услышит что-то вроде: «Это могу быть я». Отгоняя глупость, явно порожденную усталостью и множеством тревог, он лишь кивнул и спросил, просто из любопытства:

– Ты что же, совсем не боишься смерти?

Взгляд Эльтудинна снова померк.

– Жизни стоит бояться больше. Ты знаешь это лучше других.

– Лучше?.. – Вальин не сразу понял суть слов, но они обдали холодом. – Почему?

Эльтудинн покачал головой и вдруг, подавшись ближе, коснулся его виска. Пальцы, как и у всех нуц, венчались даже не ногтями, а скорее когтями, длинными и загнутыми, но движение не несло угрозы – лишь грусть и удивление.

– Ты хранишь знак этого даже на коже. Крапиву. Ты так и не убежал от судьбы.

Вальин наконец понял: речь о его детских язвах и рубцах, действительно напоминающих крапивные побеги. Он страшно стыдился их, но жалости ни в тоне, ни в касании не было, как не было и привычной брезгливости. Скорее даже… благоговение. Как перед чем-то важным, что не поддается объяснению. Он кивнул.

– Ты прав. Больше бежать мне некуда.

Голос дрогнул, но в сердце ничего не отозвалось. Даже страх там слишком устал. Убирая руку, Эльтудинн негромко спросил:

– Может, это тебя проводить до замка? Тебе плохо?

Да. Но у этого «да» были другие смыслы, вне болезни. И Вальин сказал то, что говорил всем, всегда, что уже сказал сегодня и этому жрецу тоже:

– Нет, что ты. Я в порядке.

Ему вряд ли поверили. И неважно. Пальцы снова на миг коснулись рубцов.

– Тогда тебе лучше идти. Море злится.

Оно действительно рычало, шипело, грохотало где-то за откосом. А над ним, в небе, наоборот, было неестественно тихо: куда-то исчезли чайки, обычно певшие здесь свои хриплые безголосые песни о жемчуге и донных рыбах. Вальин медленно кивнул.

– Береги себя, твоя болезнь – быстрый убийца. От нее умирают за пятнадцать-двадцать приливов…

И снова получился кивок, но вырвалось:

– Нет, мне так не повезет.

Как малодушно, учитывая, сколько всего предстоит сделать. Малодушно, даже если слова верховного короля о преемнике – не пустой звук. Но Эльтудинн не стал упрекать его в трусости – лишь сочувственно кивнул, а потом взял под уздцы лошадь.

– Что ж, помолись о том, чего желаешь: о смерти ли, о жизни… Сегодня кошмарная ночь, тебя наверняка услышат. А мне пора. Прощай.

В последнем взгляде снова мелькнуло вопросительное: «Так зачем ты все же пошел за мной? Не хочешь больше ничего сказать?» Но Вальин только тихо отозвался:

– Да. Я и так задержал тебя. Прощай.

Вскоре он видел, как Эльтудинн, легко вскочивший в седло, уезжает. Поднималась над дорогой сухая вихристая пыль. Развевались угольные волосы; блестели перламутр и золото вышивки; он летел быстрее, быстрее и вот уже сгинул. А Вальин стоял среди руин и поломанных роз, в громоздкой тени храма Смерти, и все еще слышал: «Жизни стоит бояться больше». Язвы ныли. Буря близилась. А земля уходила из-под ног.

Он не молился в эту ночь о смерти.

Он не молился ни о чем.

* * *

День за днем она стояла у Идо перед глазами. Черная капелла – капелла Короля Кошмаров. Здесь не было отдельных осмысленных сюжетов, как в белой, – на черных стенах тени просто плясали, просто плодились, просто терзали плоть и души. Сплетались щупальцами, мохнатыми телами, змеиными хвостами. Скалились, щерились, и такими жалкими казались белые, окровавленные человеческие фигурки, просящие пощады. Кто-то был закован в цепи, кто-то метался на постели, кто-то тонул в топях.

«Не убивай меня, Владыка. Дай мне проснуться, Владыка. Отпусти меня, Владыка».

Жалкими здесь были даже звезды, жалкими, хотя для них Идо добавил в краску серебра. Звезды сияли, но свет их едва пробивался из-за плотных туч. Лучше всего они были заметны на рассвете и на закате: Идо провел немало расчетов и по-особому расположил их на куполе – чтобы свет играл на них, именно когда Лува толькотолько поднимается по небесной лестнице или, наоборот, бежит прочь.

Завершив работу, Идо действительно поверил: черная капелла прекрасна. Там было все его сердце – виденные им кошмары, страдания, пережитые на улицах, где часто пировала смерть. Черная капелла венчала все, что Идо успел; перед ней меркли его прежние полотна и фрески. А еще черная капелла была первым, что Идо сотворил сам, только сам, без ласковой властной руки Элеорда. Мастер не давал советов. Не исправлял ошибок. Даже не приходил, пока велись работы, и сам Идо не звал его, хотя что-то внутри требовало, молило, желало услышать хоть слово. Но Мастер не вмешивался. И другая часть Идо – та, что не требовала, не молила, хотя тоже желала, – радовалась. Он увидит все сразу. Он будет поражен. Он скажет…