Берег мертвых незабудок

На самом деле Элеорд многое знал из рассказа Идо. К тому же он услышал, как потеплел голос графа. Вспомнил и другое, многие детали, делавшие ответ очевидным.

– Не тот ли, с кем вы скрестили клинки в том давнем… или недавнем, я ведь потерялся во времени… сражении? Лишь у него сейчас в распоряжении много сердец.

Вальин глянул удивленно, но тут же улыбнулся уголком рта.

– Вы проницательны, Элеорд. И, видимо, знаете его достаточно, чтобы не удивляться и не судить меня за доверчивость.

– Знаю лучше, чем вы. – Элеорд заметил, как при этих словах Вальин нахмурился, и успокаивающе добавил: – Нет, я не имею в виду ничего дурного, просто мне случалось беседовать с ним, еще когда вы были ребенком. И уже тогда он интриговал меня: граф-жрец, полный гнева, но так владеющий собой, надо же.

– Вы же… – Вальин помедлил, – не осудите меня и за то, что… – похоже, он потерялся в словах, – я вижу в нем человека, имеющего право на свой выбор? Вы бы знали… – он заговорил запальчивее, – вы бы знали, насколько правы, насколько он зол на короля за то, что случилось с его родными, с его землей, с ним самим…

– Я догадываюсь, – мягко уверил Элеорд. Историю Эльтудинна он прекрасно знал. И продолжение слов пришло само: – Думаю… вряд ли можно пожелать врага лучше. Но как же странно все сложилось. Знал бы я, что еще услышу о нем, и услышу такое.

– Нам больше никуда не деться друг от друга, – прошептал Вальин. В его тоне сквозило облегчение – наверное, оттого, что не приходится давить, что-то доказывать. – И сейчас мне кажется, что это было предрешено. Мы и есть Свет и Тьма. Против воли. Мы не хотели войны, и мне казалось, ее не хочет никто. Но, видимо, я ошибся. Может, хоть кто-то хоть в чем-то прав; может, гнилые ветви где-то есть.

Элеорд посмотрел на его обветренные губы, на блеклые ресницы и вспомнил иное, черное лицо с пылающим золотом глаз. А за ними исподволь вспомнилось еще множество лиц: надменные черты и буйная грива графини Горькой Полыни; развратная снежная красота графа Лилии; точеная породистость графа Жасмина и сдобренная безвкусными украшениями сухость графов Астры. Аристократы Берега были разными и по нравам: одни продавали рабов, другие любили лишь мужчин, третьи приручали чудовищ. Они заводили свои порядки на своих кусочках земли, скалились друг на друга, но замолкали перед голубым взглядом верховного короля, огнем его гвардий или мудростью его пиролангов. Но вот род Незабудки ослаб. И уже не всех устраивают чудачества соседей, их вера, само их существование. И нужды быть едиными больше нет, общих добрых и великих дел все меньше, каждый силен сам, а боги… что боги?

– Кто знает, чего хочет судьба и какие ветви считает гнилыми она. – Элеорд прокашлялся и пошевелил рукой. Она ныла; сустав ощущался неродным. – Так все-таки чем же я могу помочь вам?

Вальин продолжал смотреть на него с грустной полуулыбкой.

– Тем же, чем помогали всем и всегда. Тем же, за что вас хотели убить. Если только вы не испугаетесь. Я пойму и это.

Подтекст был очевиден. Элеорд усмехнулся, повторив про себя: «Испугаюсь?..» Уже нечего; похоже, ни другим, ни ему хуже не будет. Но что бы ни произошло в мире… раз ему по-прежнему нужны художники и красота в принципе, что-то еще можно исправить. Многое ли? Покажет лишь время. И он честно ответил:

– Я готов, только не знаю, буду ли способен рисовать и скоро ли. Зато у меня есть ученики. И лучший… – Он кивнул зачем-то на лисицу на стене. – Он стоит меня.

Вальин кивнул, и улыбка его стала теплее.

– Идо. Я знаю. Помню его с детства, с исповедей, а сейчас уже мало кто в Ганнасе не знает этого живописца и не любит.

И какой же он сейчас потерянный. Какой несчастный. Как, впрочем, и сам Вальин, как и, наверное, Эльтудинн, как все эти недавние дети, которых старики оставили барахтаться в кошмаре своих страхов, ошибок, желаний и иллюзий.

– А больше всех люблю я, – шепнул Элеорд и спохватился. – Простите за сентиментальность. Но только зная, что у мира остается он, я не боялся умирать.

– И все же вы выжили. – Граф опять склонил голову. Он явно старался взбодриться и не ввергнуть в тоску своего чахлого собеседника.

– И знаю, какого бога благодарить. – Мысль была внезапной, острой, полной, наверное, той благодарности, с какой безумная ныне Сафира рисовала первые чертежи. Но Элеорд не испугался. – А вы?

И Вальин серьезно, не колеблясь, кивнул.

– Теперь – тоже. За ваш свет, за свою тьму. За то, что вы уцелели. За многое.

За надежду. Элеорд не сомневался, что сейчас – похудевший, посеревший, обросший – выглядит жалко и не внушает ее, и все же эта надежда вдруг засветилась в тонких чертах графа. Видеть ее оказалось приятно. А страха все не было.

– Да… я верю, что не зря обратился к вам, – проговорил Валь-ин. – И расскажу о своих планах больше, как только смогу. Сейчас нужнее всего мне было заручиться вашей поддержкой и чуть-чуть успокоить сердце. Выздоравливайте. Я пойду.