Берег Стикса

Дверь отворилась без промедлений, и охранник отступил в сторону. Лариса оценила его угодливую позу и пустые глаза убийцы.

И все повторилось в точности. Повторились стены, припорошенные невидимой пылью, Светина болтовня, протекающая мимо ушей, острое сверкание блесток, запертые двери, дама-тролль, зал, шикарный, темный, душный – и какая-то склеивающая, вяжущая, тягучая истома, тяжесть, от которой наваливается смертельная усталость и тошная апатия.

Все повторилось, кроме одного – болезненное любопытство все-таки заставило Ларису взглянуть в зал, когда вспыхнул свет. Свет был серо-желтый, казался тусклым, но Лариса увидела все очень четко. Ее внутренний оператор тут же включил камеру – Лариса медленно водила головой из стороны в сторону, чтобы дать ему отснять все детали.

Света тянула ее за локоть, но Лариса делала короткие шажки, как ребенок, которого насильно уводят домой с прогулки. Зал притягивал взгляд, как мощный магнит. Так притягивают взгляды нагота и смерть.

Лица окружили Ларису стеной. Они впечатались в сетчатку, как сине-зеленые пятна – после взгляда на яркий свет. Лариса стояла под душем, сушила волосы, одевалась – лица стояли пред ее глазами, ослепив и оглушив, мешая видеть окружающий мир, не давая слышать голос что-то беспечно болтающей Светы.

Стоп-кадр. Полный зал лиц. Удивительно похожие лица. Удивительно бледные в электрическом свете. С очень яркими жирными губами, темно-багровыми, как насосавшиеся пиявки. Вперились в сцену с пристальным страстным вниманием.

Страсть.

Пленка прокручивалась снова и снова, а Лариса все никак не могла дать определение этой страсти.

Это она, страсть, делала разные лица странно похожими. Все лица мужчин и женщин, сидевших в зале, ужинавших и смотревших шоу, выражали одну-единственную мысль, одно чувство неимоверной, сметающей мощи. Их глаза просто-таки излучали это чувство, как прожектора – это-то чувство и висело над их головами удушливым смогом, дымовой завесой, не давало дышать, несмотря на отличные, хваленые дамой-троллем кондиционеры.

Что это такое? Похоть? Жестокость? Похоть, замешанная на жестокости? Злоба?

И уже надевая пуховик, чтобы выйти на улицу, просматривая пленку в сотый раз, Лариса вдруг нашла точное определение.

Чувство гостей было – голод. Жадный, тупой голод. Они, эти роскошные дамы и господа в костюмах «от кутюр», сверкающие бриллиантами хозяева великолепных автомобилей у входа, смотрели на танцовщиц голодными глазами.

Что же это у меня купили за четыре штуки в месяц? Что же это я продала так недорого? И кому?

Лариса скинула пуховик.

– Ты чего? – Света, видимо, удивилась выражению ее лица.

– Света, ты можешь позвонить Дашке?

– На фига?

– Она меня заменит, – сказала Лариса стеклянным голосом. – Она терпимо работает и за пару дней ухватит… на этом уровне. И согласится с удовольствием.

– Ты обалдела? – спросила Света нежно. – Ты обалдела, да?

– Я не могу здесь работать. Мне плохо. Я сейчас пойду к Эдуарду и скажу ему, что найду замену.

Света вскочила с табурета, заслонив собой дверь.

– Ты чего? Никуда ты не пойдешь! Как это ты скажешь Эдуарду?! Я не хочу с Дашкой – я терпеть ее не могу, блядюгу! И вообще, она крашеная, она в такт не попадает, ее не пару дней – ее пару лет надо натаскивать, ты что?!

Лариса вздохнула. Положила Свете руки на плечи.

– Светик-семицветик, послушай меня внимательно. Если я буду продолжать здесь работать, то сдохну. Нехорошо сдохну.

Света закатила глаза.

– Да чем тут плохо? Ну чем, я не понимаю?! В чем дело?!

– Да не знаю я! – голос Ларисы сорвался на крик, но она тут же взяла себя в руки. – Тошнит меня. Боюсь я. Не понимаю, почему. Пока не понимаю. Дура. Истеричка. Спиваюсь. Но работать тут не могу.

Света вздохнула. Обняла Ларису – и ощутила, как ее трясет мелкой дрожью.

– Да, мать, – пробормотала Света уже сочувственно. – Ты совсем плоха.

Лариса взглянула ей в лицо.

– Слушай, что с тобой? – в Светином голосе появилась настоящая тревога. – У тебя глаза запали. Краше в гроб кладут…

– Светуся, милая, меня и положат… в гроб… если я не уберусь отсюда. Аллергия у меня на это место. Ну прости ты меня…

Света снова вздохнула, отпустила Ларисину руку.

– Ну иди, – сказала мрачно, вынимая из сумочки баночку крема и пудреницу. – Я подожду.

Лариса решительно вышла из костюмерной и направилась к кабинету директора. Чем ближе она подходила, тем явственнее ужас стискивал ее горло, леденил спину, выворачивал желудок. Эдуард по непонятной причине вызывал у нее такой страх, что наблюдая за собой, Лариса отстраненно удивлялась. Старое «я» вопило в голос, что нужно просто бежать, наплевав на дела – куда угодно, за границу, в деревню, только бы подальше от этого кошмара. Новое «я» напоминало, что двадцать четыре тысячи долларов неустойки лишат Ларису квартиры, и это еще в лучшем случае.

Лариса стукнула в дверь кабинета, чувствуя, как струйка холодного пота медленно ползет вдоль спины.

– Войдите, – донесся дикторский голос Эдуарда.

Лариса вошла на подкашивающихся ногах. Эдуард растянул в улыбке резиновые губы и принялся крутить свою авторучку.

– Госпожа Дэй? Чем могу служить?