Берег Утопии

Обе снова отчаянно хохочут. Петр Чаадаев, 41 года, с высоким лбом и голым черепом, философ-аристократ, кланяется им, в то время как они убегают вместе со своим секретом. Он водворяется на неприметном стуле.

Чаадаев расположен скорее принимать желающих побеседовать с ним, чем самому искать такой беседы.

Чаадаев. Чудесно… чудесно… молодежь…

В другой части сцены Шевырев, молодой профессор, с негодованием читает из журнала (из «Телескопа») Полевому, который слегка пьян и почти не слушает.

Шевырев (читает). «…Я упорно держусь той роковой мысли…» – нет, вы только послушайте: «…Я упорно держусь той роковой мысли…»

Полевой (мрачно). Закрыли. (Щелкает пальцами.) Вот эдак. Мой «Телеграф» был одиноким голосом реформ.

Шевырев. Вы будете слушать?

Полевой. Разумеется, разумеется. Что?

Шевырев. Этот выскочка – разночинец – по сути, отчисленный студент, которого Надеждин подобрал на помойке, пользуется «Телескопом» для издевательств над нашими лучшими, нашими достойнейшими – нет, вы послушайте вот это: «…Я упорно держусь той роковой мысли…»

Полевой. Пусть Надеждин попробует редактировать настоящий журнал. «Телеграф» играл с огнем. Заметьте, слова не мои, а произнесенные в Третьем отделении и переданные мне!

Шевырев. Вы не хотите слушать.

Полевой. Хочу.

Шевырев. «…Я упорно…»

Полевой, Но чтобы закрыли (щелкает пальцами) – вот эдак, за отрицательную рецензию на пьесу!

Шевырев. «…Я упорно держусь той роковой мысли, что, несмотря на то что наш Сумароков далеко оставил за собою в «Трагедиях» господина Корнеля и господина Расина; что наш Херасков… сравнялся с Гомером и Виргилием… что наш гениальный Барон Брамбеус… в едком остроумии смял под ноги Вольтера…»

Кетчер, довольно пьяный, возникает в круге зрения Полевого.

Полевой. Кетчер! Слышали уже? (Щелкает пальцами.) «Телеграф» играл с огнем и доигрался!

Шевырев. «…Что наш могущественный Кукольник с первого прыжка догнал всеобъемлющего исполина Гете…»

Белинский робко присоединяется к вече ринке, но, услышав, как его собственные слова читают вслух, спасается бегством.

«…И только со второго поотстал немного от Крюковского…»

Белинский, уходя, сталкивается с Михаилом, который танцует с Татьяной. Михаил в военной форме. Они не знакомы. Белинский извиняется, не глядя, и уходит.

«…Несмотря на все на это, повторяю: у нас нет литературы!..»

Полевой (Кетчеру). Хорошо еще, что не отправили в Сибирь. И вас тоже, между прочим. Почему вас не арестовали вместе с Герценом и другими?

Кетчер (пожимает плечами). Россия.

Шевырев (перебивает). Это не литературная критика, а попирание святынь ради собственного удовлетворения.

Полевой отводит Кетчера в сторону. В это время входят госпожа Беер и Варвара и встречаются с Михаилом, которого теперь держит под руку Татьяна.

Полевой. Я их предупреждал. Они погубили себя ни за что.

Варвара. Мишель! Я не понимаю, почему ты не у себя в полку.

Михаил. Мой полковник постоянно спрашивает то же самое.

Варвара (уходя вслед за Михаилом и Татьяной). Мишель!..

Михаил с Татьяной исчезают из виду. Шевырев приклеивается к Варваре и уходит вместе с ней.

Шевырев. Вы уже видели «Телескоп»? Вы только послушайте: «…Я упорно держусь той роковой мысли…»

Госпожа Беер замечает Чаадаева и устремляется к нему. Входящий Станкевич раскланивается с ней.

Станкевич. Госпожа Беер.

К его замешательству, госпожа Беер не замечает его. Станкевич уходит в том же направлении, что и Белинский.

Кетчер (между тем, обращаясь к Полевому). Осуждены тайно, после девяти месяцев в предварительном заключении. Троим дали тюремный срок, шестерых в ссылку, причем Герцена дальше всех – в Пермь.