Берега. Роман о семействе Дюморье

В кои-то веки ее каштановые кудри грациозно спадали на плечи, обрамляя острое личико; она разрумянилась от волнения и удовольствия.

«Сегодня она почти что хороша собой, – подумал Луи-Матюрен. – Это светлое платье ей к лицу; ей вообще не следует носить темное. И надо отдать ей должное – у нее особый дар угадывать, какие именно песни я люблю. И сутулость у нее, наверное, только из-за того, что она слишком много сидит за арфой. Мне нравится ее общество. У нее живой ум; когда хочет, она умеет быть насмешливой. Интересно, не выдумка ли вся эта история про ежегодную ренту».

Он улыбнулся, взял ноты у нее из рук и в своей неповторимой манере запел балладу Шумана – сперва совсем тихо, точно шепотом, сообщая незамысловатой песенке об орешнике ноту печали, отчего к горлу Эллен подкатился комок; ей стало грустно, хотя причин к тому вроде бы не было.

«Почему он поет именно так? – недоумевала она. – По его глазам я вижу, что его ничто не печалит; вот он уже улыбается мне. Это ощущение грусти, видимо, присуще ему от природы; потаенная черточка характера, о которой он и сам не ведает… Как бы мне хотелось, чтобы его изобретение наконец-то признали. В минуты досады он точь-в-точь обиженный ребенок. Ему нужен кто-то, кто заботился бы о нем…»

Вот так, постепенно и неосознанно, стала возникать их взаимозависимость, привязанность, больше похожая на потребность. Он почти каждый день заходил к ним на квартиру, они разговаривали или музицировали, и благодаря общей любви к музыке между ними возникла взаимная тяга, которая усиливалась с каждым днем. Мысли их по многим предметам совпадали, а когда случались несогласия, возникала дискуссия, служившая оселком для ума: оба наслаждались схваткой, никогда не выходя из себя.

Эллен внезапно поняла, какой одинокой была ее жизнь до его появления, как много часов она растратила втуне, сидя в одиночестве над арфой или тоскуя над книгами. С другой стороны, раньше ведь ни один мужчина не проявлял к ней интереса, не пытался с ней заговорить. Они приходили в дом ради общества ее матери; неказистая дочь наводила на них тоску.

Луи-Матюрен влил в ее жизнь струю радости, какой раньше она не ведала. Его жизнелюбие было заразительным, и Эллен, которая до тех пор презирала смех, считая его проявлением легковесности и неискренности, не могла понять, почему теперь она так часто улыбается, почему беспечно мурлычет что-то себе под нос. Она даже стала резвиться как дитя, а уж резвостью-то она никогда не отличалась. И он так потешно ухаживал за ее матерью, которая объявила, что с ним чувствует себя на пятнадцать лет моложе; в его присутствии она даже забывала ласкать свою уродку Лулу, и когда осень начала постепенно переходить в зиму, вечерами стало темно и ставни пришлось запирать рано, они все втроем пристрастились собираться в салоне, за беседой или за музыкой; миссис Кларк устраивалась на кушетке у камина и оттуда следила за молодыми людьми, многозначительно им подмигивая.

Хотя не было сказано ни слова, все они инстинктивно понимали, что эта близость должна к чему-то привести; до бесконечности так продолжаться не может. Весной собирался вернуться из Индии Джордж; он написал об этом матери, предложив ей ненадолго приехать к нему в Англию: их собирались расквартировать там на неопределенное время, Эллен же совсем не хотелось уезжать из Франции; словом, если дело шло к браку, все складывалось одно к одному.

Миссис Кларк собиралась выделить Эллен содержание или как-то иначе договориться с Фладгейтом о ее обеспечении, а там подоспеет изобретение или еще что – уж как-нибудь они наверняка справятся.

– Ты же понимаешь, что после моей смерти все деньги отойдут Эллен, – поведала она Луи однажды, он же словно пропустил это мимо ушей, вид у него был рассеянный, будто он в жизни не прикасался к деньгам; тем не менее примерно неделю спустя Эллен вошла в гостиную, рдея от возбуждения, и сообщила матери, что Луи-Матюрен сделал ей предложение.

Миссис Кларк от избытка чувств тут же ударилась в слезы, а когда следом за Эллен в комнату вошел Луи в чрезвычайно приподнятом настроении – чувствовал он себя как пловец, который после долгих раздумий наконец-то ринулся в воду и вынырнул, довольный собой, – она повисла у него на шее, восклицая: «Сын мой! Красавчик мой ненаглядный!», а потом добавила, что он сделал ее счастливейшей женщиной во всей Франции.

– Жить нам всем лучше вместе, – заявила она (на лицах у Эллен и Луи-Матюрена отразилось легкое смятение), – и мой лапушка Джордж тоже поселится с нами и, возможно, женится, и тогда у меня будет много-много внуков, и все вы будете развлекать меня с утра до ночи.

Они обсудили тысячи планов на будущее, а потом порешили, что не станут ни на одном из них останавливаться до приезда Джорджа.

– Он у меня голова, – заявила миссис Кларк. – Уж он разберется со всеми нашими затруднениями.