Берегиня

Она очутилась в окружении довольно просторного, очень занимательного сада. Снизу, из-под каких-то мудрёно завитых решеток, под которыми серебрилась чистая вода, не только по стенам, но и по потолку всползали-цеплялись за ловкие выступы разные там вьюны да повилики. Их долгие плети, унизанные густотой листьев, свешивали где лопушистые, где метельчатые, где в стрелку выведенные цветения.

Во всей пышности лепестков копошились да посвистывали забавные птахи, вспыхивали недолгими огоньками какие-то иные порхуны. В стороне, у одной из торцовых стен, вделанное прямо в пол голубело огромное корыто, полотенце висело на блестящей перекладине. Оно было ещё мокро. Кто-то недавно тут мылся. Интересно! А противоположная стена оказалась совсем голой.

Когда Санька подошла к ней, то поняла, что она покрыта точно такой же ровной, мерцающей белизною, как верхний на болоте настил.

Вот теперь-то ей совсем нетрудным делом оказалось понять, что эта лысина, среди остальной пышности, образована тут не без умысла. Похоже, что Явлёна не имела крайней нужды подниматься всякий раз на болото, если ей было желательно вызвать тени её однородцев. Должно быть, ей прямо из этого сада удавалось и подсмотреть и подслушать своих противников.

«Ой, да как хорошо бы, — подумалось Саньке, — взять да вымануть оборотней из поднебесья, тех, которым не терпится отыскать болотную эту диву. Оно бы небольшая беда самой пострадать при этом, лишь бы лысоголовые посчитались с ведьмою, утрясли бы с нею свои дела...»

Так мечталось Саньке, хотя понимала она, что без дьявольского ожерелья ниоткуда никого не заманить ей сюда, не дозваться. Да и не сама ли Явлёна доложила на болоте Шайтану, что, покуда владеет она своим проклятым ошейником, никакие мировые страсти ей не страшны...

И всё же Санька, из простого упорства, попросила стену:

— Покажи, а! Чо ты умеешь делать?

Знакомыми искрами ответная белизна стены вспархивать не стала, она взяла и просто засветилась сплошным, ровным светом.

Засветилась и сделалась насквозь проглядной. И увидела просительница по ту сторону стены да непролазную, болотную топь. Чёртова каша почти рядом с Санькою пузырилась, расходилась ржавыми кругами, лоснилась плешинами маслянистой грязи... А этак шагах в двадцати в глубине видимого проглядывалось упрятанное в густых камышах низенькое, маленькое такое, странное жилище. Перед его овальной опять же дверью девчатка различила косматого, грязного человека. Он сидел как-то по-собачьи, на коленках, упершись руками в землю, и тяжело дышал, будто бы только набегался. Санька пригляделась к нему и со страхом признала Володея. Тут из низенькой построины показалась хотя и чужетелая, но понятная теперь Андрона. Она, в гадком своём обличии, присела на порожек, откинулась безволосой головою до кромки дверного проёма, и по бесцветному её лицу покатились быстрые слёзы.

От жалости в Саньке зажмурилось даже сердце. Кровь ударила в голову с такой болью, что она не сумела от неё опомниться сразу. Когда же пересилила её, по ту сторону стены образовалась уже иная картина. Там, по мягонькой среди болота лужайке, со смехом носился Никиток. Он, понятно, радовался Шайтану. Да и сам пёс, довольный, знать, встречею, забыл на время о своём положении — дал волю короткому счастью. Он и ползал, и скакал перед Никитком, и валился лапами кверху, и вдогон за парнишкою пускался и нарочно не мог поймать удирающего... А тот заливался неслышным хохотом, что-то кричал Шайтану, размахивая руками...

Чуть поодаль от их веселья виднелась такая же точно построина, какую видела Санька при Володее с Андроною...

А вокруг и того горя великого, и этой временной радости верным приставом стоял густой болотный туман. И очень даже было понятным, что к одиноким этим приютам нету никакого земного доступа; проходы к ним из дьявольского гнезда ведомы только лишь Явлене. Вот когда Санька простонала в упадке духа:

— Никиток, Шайтан...

И вдруг! Да оба разом игруны замешкались, замерли, насторожились...

Санька не поверила стати — приняла за совпадение. Повторно сокликнула встревоженных. Шайтан на её призыв заметался по лужайке, Никиток постоял-постоял, ляпнулся животом на траву и заревел.

Тогда Санька, и сама готовая удариться в слёзы, кинулась на стену, заколотила в неё кулаками, закричала:

— Пусти! Пусти меня!

Белая преграда послушно загудела и пошла собираться гармошкою на одну сторону.