Берегиня

Осознавши несуразность вида своего, Леон Корнеич вильнул на тропе — хотел было в густом подлеске испуг свой укрыть. Но сообразил, что он уже пойман острым глазом внука, потому остопился, перевёл дыхание и засеменил до заимки прямиком. На все Дёмкины вопросы он долго пожимал плечами, вроде не понимал, что хочется тому от деда узнать. Дома Леон Корнеич сразу же сунулся заняться привычным делом, да руки хозяина подвели. Взамен давно задуманного им хитреца-скомороха они, тряские, вылепили ему какую-то фигу, а потом и вовсе опустились. Тут старый вспомнил, что с вечера не пил квасу; и ковшом-то не очень полным почерпнул он из дёжи клюквенки, но лишь оплескал на себе рубаху.

Тогда уж Дёмка взялся теребить деда:

— Ты чего это? А? Кто тебя?!

— Никто, Дбмушка, никто. Ей-богу.

— Нешто утопленника на старице узрел?

— Никого не узрел, — даже осерчал Леон Корнеич, но, подумавши, всё-таки признался: — Хуже, Дементий Силыч. Хуже! Вчерашняя песня, оказывается, не во мне звучала.

_ А в ком?!

— Так вот, понимаешь ли: вроде бы что и слышалось, а вроде и рассказать не о чем. Вишь какая штуковина получается...

— А что слышалось-то, дедуня?

— А то, внучок, чего и быть не должно. Верь, не верь, а послышалось мне, ровно бы малое дитё из-под воды в омуте плакало. Не ором орало, не захлебывалось в крике, а тоненько, жалобно так: у-у, у-у... Похоже, забилось оно куда-то в илистую глину и выстанывает там тяжкую обиду свою. Поначалу-то я стон опять было за песню принял, а потом разобрался. Подумал ещё: может, нечистый ребятню из Белояровки на старицу за лёгкою рыбою пригнал? Может, она мне, пугая, пение-стоны разводит? Я и полез в рогозник[38]. Хворостину выломал. Да только зря армию комаров на себя поднял. Воротился на мысок, сел опять на каршу[39] — плачет! Ещё слышнее прежнего. Вот когда меня морозом и продрало. Понял я, наконец, что ребячьим голосом стонет омутовая глубина! Что же это такое? Уж не водяной ли зовёт меня к себе?!

— Почему ж он тогда ребятёнком плачет?

— Кто его угадает? Должно, надеется, что так жальчее.

— Водяной кошкой орёт, — убеждённо заявил Дёмка и стал гадать: — Может, берегиня какая, русалка, в нашем ёрике поселилась? Может, её половодьем с верховья принесло...

— Берегиня больше хохочет.

— Дай сбегаю, послушаю, — сорвался было Дёмка слетать до парусла.

Но Леон Корнеич застрожился:

— Я те побегу! Я те послушаю! Начирикал заботы, — тут же посетовал он на себя. — Кто меня за язык тянул?

Дёмке же он не забыл повторить:

— Только вздумай... побеги мне! И вообче... На протоку — ни ногой! Понятно?!

Ясно, что понятно. А то как же? Ведь кабы да не ад, так был бы и с чёртом лад...

Вот с этим ненастным согласием, с этим слякотным послушанием и протащился Дёмкин день до самого заката. Вымотанный никчёмными делами, завалился тот день во мшаник[40] густых сумерек. Заботливая ночь, дабы не тревожить покой изнемогшего, пологом облаков задёрнула небеса. Звёздам велела она не больно-то высовываться наружу, не больно-то выпяливать красоту свою, чтобы завистливой неясыти не вздумалось ухать посреди тишины, углядевши в глубине парусла их отражение. Да чтобы ревнивая выпь на дальнем болоте не взялась кликать блудливого лешего, принявши спросонок звёздный отсвет за хоровод озорных шутовок[41]...

От осторожности такой даже луна, ещё на днях медовая, спелая, ссохлась на небе какой-то обкусанной плесневелой краюхою. Когда же она, робкая, посмела заглянуть в оконце самохинской избы, когда разглядела в умиротворённой дедовым похрапыванием темноте несонные Дёмкины глаза, то и себе давай строжиться. Не на звёзды — на парнишку. Чего, дескать, тебе не спится?! Уж не замыслил ли ты среди ночи на старицу бежать? Смотри у меня, парень! Не то возьму да и высвечу для тебя на протоке то, чего и в самом деле никак не может быть на земле...

«Ну вот. Ещё одно пужало, — в свою очередь подумалось парнишке о луне. — Саму-то вон как со страху сжулькало. А я не боюсь! Мне только деда всполошить жалко, потому и жду, когда он хорошенько уснёт. Сщас-ка встану... пойду... не струщу...»

И ведь поднялся пострелёнок! Поднялся. По избе, по сенцам — на цыпочках... Вышел на погоду...

А луна!

Луна, оказывается, по-над сопкой Авдейкою только что восходила. Потому-то она из-за рубчатого края тайги и показалась парнишке такой обглоданной. А тут она образовалась перед Дёмкою крутобокой красавицей, которая так и расплылась перед его храбростью в полной улыбке. Будто бы и не луна всплыла над заимкой, а глазурованный мятный пряник. Очень уж, видно, ей понравилось Дёмкино упорство.

Кроме того, хозяйка ночного неба успела когда-то светом своим растопить облачную завесу, успела и на земле прояснить среди подъельника извилистую тропку. Вот и повела она, заторопила отчаянного парнишонку до ночной старицы, заказанной ему Леоном Корнеичем для наведывания даже среди бела дня.