Берегите солнце

Браслетов метался, не зная, что предпринять, как уберечь жену и дочку от опасности.

— Вставай, Сонечка, спасаться надо! — тормошил он жену, руки и губы его дрожали. — Вставай, говорю!

Она встала, тоненькая, испуганная и беспомощная, прижимая к груди ребенка, растерянно смотрела на происходящее; ребенок плакал, но голос его тонул в общем гуле.

Я знаю, что может наделать паника, если ее впустить в свое сердце; она в одно мгновение может превратить человека в животное, она может раздавить, искалечить. Я рванул Браслетова за плечо.

— Оставь ее, отойди! — крикнул я и оттеснил женщину к стене, заслонил спиной. Чертыханов тотчас встал слева от меня. Браслетова я держал за рукав справа. К нам подползла какая-то старушка и вцепилась обеими руками в сапог Чертыханова.

— Милый сыночек, заслони… — Он отодвинул ее к стене.

А люди все напирали, лезли, падали; кто был помоложе и посильнее, вставал, кто послабее, — оставался лежать, согнувшись, прикрыв голову руками.

Вход был наглухо закупорен образовавшейся пробкой, отчаянной, непробивной.

Мимо нас, прорубая себе дорогу локтями, кулаками, коленями, пер здоровенный детина в расстегнутом драповом пальто, мордастый, с железным, навечно спрессованным ежиком волос, с черными дырами вместо глаз — шагал через топчаны, по ногам, по чемоданам, по спинам.

— Немцы тоннель взорвали! — дико орал он, ничего не видя перед собой. Зальет все! Ловушку устроили!

Я узнал этого человека — это он пытался зарезать овцу.

— Прокофий, дай ему в морду! — крикнул я, указывая на орущего мужчину. — Скорей!

Чертыханов отделился от стены — рука его будто вдвое удлинилась, схватил мужчину за отворот пальто и ударил кулаком в лицо. Мужчина захлебнулся, непонимающе уставился на Прокофия.

— Заткни глотку, зверь, — сказал Чертыханов и ударил его еще раз. Тот сел и — от внезапности, от растерянности, от удара — очумело замигал.

Красноармеец с подвязанной рукой — видимо, раненный — размахивал костылем и кричал:

— Стойте, товарищи! Стойте! Остановитесь!..

Я выхватил из кобуры пистолет и выстрелил вверх. Вслед за мной Чертыханов, сняв с плеча автомат, дал очередь. Брызнула с потолка цементная крошка. Толпа на какую-то секунду смолкла и застыла. И тогда Прокофий крикнул:

— Что вы делаете?! Сами себя убиваете! Тоннель не взорван! Воды нет! Потопа не ожидается!

Люди, оглянувшись, увидели стоящего на топчане вооруженного красноармейца. Исподволь, как бы издалека к ним стало возвращаться сознание.

— Ребятишки бегали за водой и краны не закрыли, — громко объяснил Прокофий. — Вон она течет! Глядите!

Из кранов с шипением хлестала вода, медленно растекалась по полу. Люди оцепенело, завороженно смотрели, как течет вода, и ни один не сдвинулся, чтобы остановить ее, — страх парализовал волю. И тогда маленькая девочка в красных лыжных штанах, приподняв носки, на каблучках, чтобы не зачерпнуть в туфельки воды, прошла по луже и закрыла оба крана. Она внимательно посмотрела на людей и улыбнулась…

Послышались тихие стоны, надсадно плакал ребенок — так плачут дети от боли…

Сверху спустились санитары с носилками. Они уносили пострадавших… Люди возвращались на свои места, несчастные и потерянные от сознания своей слабости, от необходимости скрываться под землей. Искали и разбирали свои вещи, утешали ребятишек, ощупывая их, не ушиблись ли…

Нам надо было уходить, и я сказал об этом Браслетову. Он едва-едва овладевал собой, пряча от нас глаза и старательно вытирая платком вспотевший лоб.

— Спасибо вам, капитан, — проговорил он тихо. — Если бы не вы, я, наверное, лишился бы жены. Нервы подводят, черт бы их побрал!..

Жена его сидела на топчане, покачивала на руках дочку. Паника, видимо, потрясла ее: она едва дышала, измученная до отчаяния.

— Нам придется скоро выступать, Сонечка, — негромко, как бы по секрету сказал Браслетов. — Может случиться, что мы расстанемся надолго… Как ты справишься тут одна, без меня?.. Ума не приложу, как тебе помочь…

Женщина распрямилась, глаза ее округлились, рот сжался, а ноздри затрепетали. В ней вдруг проглянула душа стойкая и гордая.

— Зачем ты ноешь? — сказала она окрепшим голосом. — Что ты все причитаешь? Не нужна нам твоя особая помощь. Мы будем жить, как все. Запомни только, Коля: нам будет намного легче жить, если мы, я и Машенька, будем знать, что ты выполняешь свой долг честно, как мужчина. — Она глубоко и трудно вздохнула, уронив взгляд, щеки заалели — должно быть, стыдилась высказывать мужу горькие слова при посторонних. Потом она добавила более мягко:

— Не тревожься за нас, Коля. Мы не пропадем. Мы выживем, честное слово. — Она обязана была приободрить мужа на прощание.

Уходя, я пожал ей руку, маленькую и сильную.

— Мы вас подождем у выхода, — сказал я Браслетову. — Не задерживайтесь.

На Таганскую площадь мы возвращались почти бегом. По мосту ветер проносился со свистом, как бритвой резал глаза. Браслетов, замкнутый и разозленный, шагал, чуть подавшись вперед, подняв воротник шинели. Прокофий следовал сзади него, часто и рывком встряхивая автомат за плечом.