Берегите солнце

— Их надо переправить к своим. — Браслетов обходил и осматривал каждый грузовик. — Это же целое состояние!

— А как ты их переправишь? Кто поведет? По такой дороге — до первой канавы…

— Пускай пришлют людей, тягачи, тракторы. — Браслетов все более возмущался, ему еще ни разу не приходилось видеть столько захваченных машин. — Не отдавать же их обратно немцам!

— Отдадим, — сказал я.

Браслетов остановился, недоуменно глядя на меня, дуги бровей приподнялись под козырек фуражки.

Чертыханов проговорил, успокаивая его:

— Не волнуйтесь, товарищ комиссар, положитесь на меня, я знаю, куда их отправить. Очень надежное место: машины, как и танки, отлично горят… Браслетов, круто повернувшись, так грозно взглянул на Чертыханова, что тот невольно приложил ладонь к пилотке. — Виноват, товарищ комиссар.

С огорода по скользкой тропе от погребицы медленно двигалась пожилая женщина. За ней тащились, передвигая ноги в тяжелых высоких калошах, двое ребятишек. Женщина отворила калитку, обошла, крестясь и шевеля губами, убитого, валявшегося у забора, и еще издали взмолилась стонущим и протяжным голосом:

— Сыночки, родимые… — Голова ее была замотана платком. Лицо казалось темным от невыплаканного горя. — Господи, беда-то какая!.. Не уходите от нас. Не бросайте. Грех вам будет, если покинете. — Она схватила рукав моей шинели. — Сыночки, родимые, не покидайте. Детишек не покидайте…

Я представил на ее месте мою мать, и по сердцу остро, как лезвием, резанула боль. Мать вот так же умоляла бы не покидать.

Чертыханов с усилием оторвал от меня женщину, обнял ее за плечи и, уговаривая, отвел к крылечку.

Здесь меня нашел Петя Куделин. Еще не добежав до нас, он крикнул срывающимся тоненьким голосом:

— Товарищ капитан! Скорее в штаб. Вас вызывают к телефону.

Я взглянул на Браслетова.

— Наверно, Ардынов.

— Узнали наконец. Дошло.

— Скажу наперед, что он мне заявит: «Держись, капитан, до последнего. Поможем».

Браслетов развел руками.

— А что ему еще остается?

Мы поспешили к сельсовету. Я был рад тому, что весть о захвате Волнового долетела до штаба армии: там наверняка предпримут все, чтобы мы смогли удержать село за собой. Чем ближе подступал противник к Серпухову, тем ценнее и жизненно важнее становился каждый населенный пункт.

Мы шагали вдоль улицы по мокрой траве. Еще курились, затухая, сожженные и подорванные грузовики, издавая острый и едкий запах.

Из избы, мимо которой мы проходили, выметнулся здоровенного роста красноармеец в окровавленных бинтах. Махнул с крыльца через все ступеньки на дорожку. Его пытались удержать дядя Никифор и санитарка. Отбиваясь, он нес их на плечах.

— Что с тобой? — спросил я.

На меня глядели бешеные от ярости глаза.

— Не хочу лежать с фашистами! — крикнул раненый боец. — Их надо зубами грызть, а их кладут рядом со мной. Лечат гадов! Не хочу дышать фашистским духом!

Дядя Никифор обхватил раненого за талию.

— Чего раскричался?.. Идем. Смотри, что наделал, дурак. Все повязки сорвал.

Красноармеец, прикрыв глаза, вдруг повалился набок. По щеке из-под бинта поползла режущая глаз своей яркостью полоска крови.

— Всех раненых вывезти, — сказал я санитару. — Немедленно. И своих и чужих.

— Сначала своих, — поправил Браслетов.

Дядя Никифор горестно взглянул на меня.

— На чем? На себе не перетаскаешь. Есть тяжелые…

— Заберите всех захваченных немецких лошадей, — сказал я. — Не хватит возьмите колхозных. Через два часа чтобы здесь ни одного раненого не осталось.

Еще издали я увидел Тропинина. Он бежал к нам. Без шинели, без пилотки. Поскользнувшись, чуть не упал. Что-то кричал и взмахивал рукой. Я поспешил к нему навстречу, спросил не без тревоги:

— Что случилось?

Лейтенант едва переводил дух.

— Что вы стоите? Вас ждет у телефона Сталин.

— Сталин? — Я с испугом посмотрел на Тропинина: в себе ли он?

— Да! Приказали немедленно разыскать. Скорее же!

Пробегая мимо окон сельсовета, я услышал голос связиста, размеренный, со сдержанным волнением: «Я тюльпан, я тюльпан. Я вас хорошо слышу. Я тюльпан…» Увидев меня в двери, он проговорил, срываясь от радости на крик:

— Пришел! Передаю…

Я выхватил у него трубку.

— Слушаю!

Возле моего уха что-то тоненько потрескивало, попискивало, скреблось острыми коготками. «Это называется: хорошо слышу», — подумал я, оглядываясь на связиста, который готов был совершить все, чтобы только разговор состоялся. Шум в трубке будто дышал, усиливаясь и затихая, в него вплетались какие-то выкрики, посторонние голоса. Потом издалека, пробивая глубину, донесся глухой невнятный вопрос:

— Кто у телефона?

— Капитан Ракитин, — ответил я.

— Сейчас будете говорить. — Наступила пауза с теми же тоненькими и трескучими разрядами, словно вдоль всей телефонной линии сидели сверчки и неустанно пилили тишину. Затем сверчки замерли, стало тихо, и я услышал гулкие и всполошенные удары своего сердца.

— С вами говорит Сталин, — донесся до меня знакомый и спокойный голос. — Поздравляю вас с победой, товарищ капитан.

Я стоял. Стояли и все, кто находился в этот момент в помещении.

— Служу Советскому Союзу! — проговорил я как можно тверже.