Береговая стража

Анюта взяла извозчика и покатила в театр. Ее домыслы о Санькином сватовстве получили подтверждение – Федька ходила мрачнее грозовой тучи. Очень хотелось расспросить фигурантку об этих интригах, и Анюта решила после представления зазвать ее к себе, подарить ей модные ленточки, но Бянкина переоделась и сбежала с умопомрачительной скоростью.

На следующий день Анюту подвела Малаша. Уж совсем обещалась вместе с ней погулять по Итальянской – и не смогла. Анюта прождала ее понапрасну.

Следующий день был занят весь – целых два домашних концерта, а потом наступило Прощеное воскресенье. Завершение Масленицы полно сюрпризов. Береговая стража приравнивала Прощеное воскресенье чуть ли к исповеди и каялась друг перед дружкой в грехах: прости-де, братец, что я тебе нюхательного табака в пудру подсыпал да к костюму греческого моряка веревочкой сзади дохлую мышь подвязал! Следовало ответить: Бог простит, а ты прости меня, что я в твоих лучших чулках ножницами дырки вырезал и ленты для косицы воровал!

Это был целый ритуал – непременно всех обойти, и хористов, и оркестрантов, и надзирателей, и истопников, и даже гувернанток Театральной школы, которые сопровождают на спектакли юных воспитанниц. Казалось бы, видит фигурант Ваганов эту старую дуру гувернантку раза два в год издали, потому что она сидит на женской половине и оттуда почитай что не высовывается. А коли она в Прощеное воскресенье в театре за кулисами – то фигурант отыщет ее, и поклонится, и прощения попросит, коли в чем грешен, а потом чудом увернется от оплеухи Вебера, потому что, бегая за гувернанткой, едва свой выход не пропустил.

Анюта вышла из театра в каком-то благостном состоянии. Прощать – отрадно, получать прощение – тоже, ведь первая неделя Великого поста, никаких репетиций, никаких представлений, даже на урок можно не ходить. Можно будет посетить храм не впопыхах, беспокоясь, как бы не опоздать в театр, а наконец-то всю службу отстоять. И дел накопилось множество – горничная Лушка сказывала, законный Анютин супруг обносился, она носила прачке его белье, так даже прачка смеялась. Что-то можно починить, что-то пустить на тряпки, прикупить нового исподнего, венчанный муж все-таки, хоть она забыла, когда и в постель с ним ложилась. У театрального механика Платова была своя комнатка, куда он приходил пьяный из неведомых трактиров, в туда ему приносили еду и свежую одежду, а встречаться с ним было решительно незачем: все, что мог, он сделал, звание законной супруги дал.

Она отправилась домой пешком, и мысли в голове было изумительно праведные: во-первых, исповедаться и причаститься, сбросить груз грехов; во-вторых, собрать юбки и сорочки, которые более не нужны, послать с Лушкой в богадельню; в-третьих, молебен отслужить об успехе в делах, а дело одно: вернуть Красовецкого. Хоть оно и блудное, да можно ж как-то условиться с Господом, обещать щедрое пожертвование храму и богомольный поход хотя бы в Москву, где обойти все церкви, только не зимой, а летом… Без Красовецкого-то плохо придется. Можно сыскать другого покровителя, так ведь с откупщиком жили почитай супружески, а что до Саньки – обет дать перед образами, что в доме больше его не будет! Вот что Господь услышит! Ибо с фигурантом Румянцевым как раз и есть блуд, а с Красовецким – да много ли тому надо? Одного его себе оставить – это уже почти и не грех, а благодарность…

С такими возвышенными мыслями явилась Анюта домой – и обнаружила там четверых господ: пристава Коломенской полицейской части и сыщиков. Они охраняли зареванную Лушку и ничего не соображающего супруга.

– Явилась, сударыня, – сказал пристав. – Знал же, что встретимся.

Этот грубиян расспрашивал ее, когда пропал Санька, и наговорил множество неприятных вещей.

– Румянцев у меня не появлялся, – так же, как и он, не здороваясь, ответила Анюта. – Знать не знаю, где его нелегкая носит.

– Его-то, может, нелегкая и не носит, а тебя-то уж занесла куда не след. Вот это – твое имущество? – пристав указал на пудреницу, что почему-то стояла посреди обеденного стола.

– Мое. За мои деньги куплено.

– Отлично. Сама созналась.

– Ваша милость полагает, будто я ее в Гостином дворе у приказчиков стянула? – возмутилась Анюта.

– Не кричи, сударыня, – сказал один из сыщиков. – Сейчас поедешь с нами на опознание.

– Какое опознание среди ночи?

– А такое – людям госпожи Васильевой тебя покажем.

– Не поеду! Права не имеете меня везти! Мало ли где те люди меня видели! – закричала Анюта, сообразив, что это проделки откупщика: запугать, вишь, решил, догадавшись, что она его выслеживает.

– Она еще визжит! – удивился сыщик. – А ну, пошли, пошли! Бога благодари, что тебя не в театре взяли. Шуму было бы на всю столицу.

Анюта решительно не понимала, что это значит, – неужто выслеживать беглого покровителя теперь преступление?

– Дай-ка платок, – сказал сыщик Лушке. И сам увязал в тот платок пудреницу с загадочными предосторожностями.

– Ой, Аннушка, ой, Аннушка! – вскрикнула тут Лушка. – Не сознавайся ни в чем! Оговорили тебя!