Береговая стража

Миловида, в мужском тулупе, замотанная платком, даже не посмотрела на Федьку.

– Скорее, Пахомыч, скорее, миленький! – повторяла она. – Ах, кабы и для меня лошадь привели!

Федька покосилась – трудно было представить эту женщину в ее неуклюжих юбках верхом. Но, зная Световида, можно догадаться – все сильфы обучены тому, что помогает и в драке, и в погоне.

Видимо, Пахомыч получил от Световида точные указания насчет дорог и поворотов. Он остановился только у шлагбаума на заставе. Солдат, заведовавший этим устройством, как видно, уже получил от сильфов вознаграждение – на вопросы Пахомыча отвечал быстро и толково.

– Так и есть, сударыня, Псковской дорогой поскакали, – сказал Пахомыч. – Но там они у каждого пня свернуть могут.

– Не у всякого, мой голубчик, – возразила Миловида. – У Лисицыных экипаж огромный, его по тропам не протащить. Будут ехать прямо и прямо…

– Коли не избавятся от экипажа, – сказал разумный Пахомыч. – Вместе с бабами…

– Туда ей и дорога! – воскликнула Миловида.

Федька молчала. Она поняла-таки, что Бориску убил человек, посланный господином Лисицыным, которого сейчас сильфы преследовали. Поняла она и то, что следить за домом Световида стали недавно. Третье понимание связано с исчезновением Румянцева. Он навел Лисицына на жилище врага.

Но думать о Саньке не хотелось. Слишком жива обида. И Борискина смерть оказалась таким потрясением, что уже не до танцев под снегопадом и прочих приятностей, связанных с ним. Все это не просто осталось в прошлом и словно было погребено под плотным белым снегом, а будет ли когда откопано – бог весть.

– Гони, Пахомыч! – приказала Миловида и повернулась к Федьке. – Ты знаешь ее, Фадетта?

– Нет.

– А я три года у нее в чтицах прослужила! В доме она – главная! Всеми вертит! Коли ее бросят вместе с экипажем – ты ведь поможешь мне ее изловить?

– Ты служила в доме Лисицыных?

– Да!

Если бы не скорбь – Федька бы живо сопоставила рассказы Дальновида, Световида и теперешнюю ярость Миловиды. А так – едва ль не версту проехали, пока она сообразила спросить:

– Румянцев у них?

– С собой потащили! И как бы по дороге не забыли в сугробе, с них станется!

– Господи Иисусе!

– Пахомыч, светик, гони!

Сани летели, звенели бубенцы, и все у Федьки в голове смешалось – беда и погоня, горе и злость. Она остро позавидовала Миловиде – у той все было просто! Мчалась вслед за друзьями, которых любила, чтобы наказать врагов, которых ненавидела. Она, сдается, была той, кого Световид принял в сестры.

А у Федьки в голове и душе образовалось противостояние – мертвый Бориска, истинный друг, против живого Саньки, из-за которого Бориска погиб. Кто бы мог предсказать, что в береговой страже разыграются такие страсти? Столкнулись две мысли, равно невероятные: сохранить верность Бориске, невзирая ни на что, и именно теперь, разжившись приданым, заполучить наконец Румянцева, невзирая ни на что!

– Не бойся! – крикнула Миловида. – Никогда ничего не бойся! Мы их догоним! Веришь?

– Да.

– Держи!

Она сунула Федьке в руку пистолет.

– А ты?

– У меня тоже есть. Выспрепар выучил меня стрелять из лука и из пистолета. Он знаток! Дальновид славно бьется на шпагах, Выспрепар стреляет как сам Феб!

Менее всего Выспрепар с его вывороченными губами, двойным подбородком, не в меру острым носом был похож на прекрасного греческого бога; во всяком случае, с балетным Фебом не имел ничего общего. А Миловида, очевидно, возомнила себя Дианой-охотницей, и это было смешно – с пышной грудью и не поддающейся шнурованью талией… Вот Федька была бы истинной Дианой, это и Световид говорил, а он видел все ее достоинства…

Вдруг осознав, что думает о какой-то ерунде, фигурантка резко отвернулась и стала смотреть на мелькающие деревья и верстовые столбы. Это разумнее, а если бы еще вспомнились молитвы – то хоть совесть была бы почище. Но из молитв на ум приходила лишь одна: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы православным христианам на супротивные даруя и Твое сохраняя крестом Твоим жительство». Краткая молитва, и можно ее повторять хоть до одурения, и правильная молитва – победа необходима!

Навстречу бойко неслись ямщицкие сани, двуконные запряжки. Кричи не кричи – останавливаться не станут. Ямщики на государевой службе, им не велено тратить время на разговоры. Под тулупом у каждого – мундир с гербом на груди, и они этим дорожат.

Наконец попались возы с бревнами. Пахомыч придержал лошадь – длинные концы заносило, и ехать мимо возов следовало с осторожностью.

– Спроси мужиков – не попадался им навстречу большой экипаж темно-голубого цвета, – потребовала Миловида. – Запряжка гнедая, шестериком!

Пахомыч крикнул, возчики нестройно отвечали, что такой не попадался, а они с Александровской слободы идут.

– Куда ж они подевались? – сама себя спросила Миловида. – Пахомыч, голубчик, ты в здешних местах бывал? Ведь в Гатчину не одна прямая дорога ведет?

– Прямая-то одна, но можно ехать огородами, – сказал, обернувшись, Пахомыч. – Можно свернуть к Пулкову, да мы проскочили поворот.

– Где оно, Пулково?