Беременная вдова

Что произошло в 1982-м

Эта отдельно взятая семейная пара в свое время перепробовала множество схем и жанров, множество разных способов действия: порнотеологический фарс, кошки-мышки, секс-и-магазины, Жизнь. Самое худшее они оставили напоследок: психокошмар, в Париже, на пляс де ля Контрэскарп.

— И что, она покончить с собой никогда не угрожает? — говорит Николас по телефону (из Бейрута).

— Нет. Ничего неоригинального она делать не станет. Например, она ни разу не забеременела потихоньку, ничего неоригинального в этом духе. Покончить с собой она не угрожает. Это неоригинально. Поэтому она делает другое — угрожает уйти в монастырь.

— Господи. Вы по-прежнему спите вместе?

— Она мне дает раз в сто лет. Причем все совершенно традиционно. Как ни смешно, я вовсе не против. Единственный внепрограммый элемент — зловещий изыск. А это, само собой, единственное, что мне никогда не нравилось. Говорит только о деньгах, о религии и о том, что мне место в аду.

— В некотором смысле религия — самая интересная тема на свете.

— Ага, но только если в нее не верить. Вот и она. Созвонимся.

Кит с Глорией приехали на неделю пожить в съемной квартире, где провели свой долгий медовый месяц, две весны тому назад. Только теперь у них не было служанки (о чем не уставала напоминать ему Глория) и погода все время стояла равномерно безобразная. То было настоящее достижение — выжать из Парижа весь его свет, однако Бог или какой-то ему подобный художник с этим справился. В тот день они пили кофе в баре на рю Муфтар. Они только что вошли внутрь из-под протекающего брезента…

— Помнишь, как нас тут арестовали?

— Арестовали? О чем это ты?

— О чем о чем — о том, как нас арестовала полиция, вот о чем. Помнишь, люди в штатском? Il faut prendre votre passeport [117]. И швырнул нас в фургон. Потом, Глория, ты все объяснила на своем безупречном французском, и он нас снова отпустил. Ты сказала: C'est incroyable, cа! [118]Помнишь?

— Лучше бы мне на свет не родиться. Нет. Лучше бы тебе умереть. Тебе место в аду. Рассказать тебе, как оно там, в аду? Что там с тобой делают?

Некоторое время он слушает, потом говорит:

— Ладно. Понимаю. Значит, сижу я там, весь обожженный, описанный. И ради чего, собственно?

— Чтобы наказать тебя. Чтобы покарать тебя. Ты разрушил мне жизнь.

Ведь он, разумеется, так и не сдался — на то, чтобы ребенок воспитывался верующим. На то, чтобы ребенок воспитывался без смелости, без понимания того, что такое на самом деле смерть. В тот раз она ушла от него; а когда вернулась, то было поражение (видите ли, ей больше некуда было идти); и разговоры о детях прекратились.

— Надо было тебе остановиться на детском агностике, — сказал он.

— Ага, и вырастить человека такого же мерзкого, как ты? Человека, который считает, что убивать и есть животных, ебаться, видеть сны и гадить, а потом умереть — все это уже само по себе неплохо?.. Разрушил вконец. Полностью. Merci pour tout ce que tu m'as donne. Cher ami [119].

В ту ночь они занимались сексом впервые за чуть ли не месяц, и в этом присутствовала горькая теплотворность, словно у обоих был жар, словно у них болели все кости, ароматное дыхание, ароматная испарина. Близился конец. И он с постыдным размахом следовал ее инструкции в четыре слова. Глория поднялась и пошла в ванную, а когда вернулась, то была одета в черное.

— Нотр-Дам, — сказала она через вуаль. — Полночная месса.

Проснулся он в три в пустой постели с таким видением: черная фигура в коричневой Сене, плывущие по течению локоны, открытые глаза… Она была в другой комнате, стояла обнаженная на коленях на стуле у окна и глядела на освещенную луной площадь. Она обернулась. Лицо ее было смертной маской, инкрустированной засохшим белым.

— Надо, чтобы сильнее было, — сказала она. — Гораздо сильнее. Ему же просто не хватает силы.

Глориии нужен был более сильный бог. Такой, что поразил бы ее, там же и тогда же, за то, что было у нее под вуалью.

Мы хотим, чтобы это поскорее закончилось — эта отдельно взятая космология на двоих.

На следующий день она была — сплошной лед и электричество, сплошное электричество и лед. В белом хлопковом платье, с узкими белыми лентами в волосах, она мрачно устроилась на белом диване. Она не заговаривала, не двигалась. Она смотрела в одну точку.

Он сидел за обеденным столом с зеркальной поверхностью, склонившись над «Отрицанием смерти» (1973), книгой Эрнеста Бекера о психологии. Тот, в частности, рассуждал, что религии — это «системы героев». Которые в современной ситуации могут быть оживлены лишь в том случае, если примутся за работу «против культуры, [для того, чтобы] вербовать молодежь в антигерои общества, в котором она живет, с его укладом»…

Как только пробило час дня, Глория внезапно поднялась. Рот ее раскрылся и остался раскрытым от недоверия и какой-то радости, когда она опустила глаза на неожиданно возникший саронг багрянца, опоясавший ее бедра. А на диване позади нее — не бесформенное пятно, а пылающий круг, подобный закату солнца.

— Со всем этим покончено, — сказала она. — Я ухожу.