Беременная вдова

— Да, ступай. — Он заключил ее в объятия и — с двойной, тройной ненавистью — прошептал ей в ухо: — Ступай в монастырь… К чему плодить грешников? [120]Ступай в монастырь, да побыстрее. В монастырь, ступай.

1994

Все они были тут, более или менее. Тимми с Шехерезадой и их четверо взрослых детей, в идеальном семейном порядке: девочка, мальчик, девочка, мальчик. Заново рожденная Шехерезада выглядела не шикарно, но очень молодо, как, несомненно, выглядели бы и вы, если бы думали, что вам предстоит жить вечно. Уиттэкеру было пятьдесят шесть; его другу/сыну/протеже Амину, нынче ставшему довольно знаменитым фотографом (с хорошим американизированным английским), было сорок два. Уне было, наверное, семьдесят восемь, супержирному Йоркилю (уже, как стало известно Киту, шесть раз женатому на череде цепких старлеток) было пятьдесят три, а Кончите было тридцать семь. Кит был тут со своей второй бывшей женой, Лили, — им обоим было по сорок пять. Они собрались по случаю панихиды в память о Прентисс. Амин нежно справился о Глории, которая (по последним имевшимся у Кита сведениям) была в Юте. И Адриано тут тоже не было. Адриано женился на кенийской медсестре, потом развелся с ней, а потом (после очередного, гораздо более серьезного несчастного случая) женился на ней снова — на медсестре, которая выхаживала его разбитые колени в Найроби еще тогда, в 1970-м.

Кит, как он сам полагал, упрочился в своем мнении о том, что развестись должно быть очень легко, а жениться — очень трудно, скучно, больно и дорого. Развестись с Глорией оказалось очень трудно, скучно, больно и дорого. Развестись с Лили оказалось легко — она этого хотела, да и он тоже, довольно сильно.

Неделей позже он обедал вместе с Кончитой, и все было решено в первые десять минут.

— Мой отец — в автобусной катастрофе по дороге в больницу, — сказал он, — а мать — родами.

— Моя мать — от лейкемии, — сказала она, — а отец — самоубийство, два часа спустя.

Он протянул руку — чтобы скрепить это рукопожатием. Тут она кратко рассказала Киту о том, что произошло в промежутке, в промежутке между смертью одной и смертью другого, — о событии, которое привело ее в Амстердам. Они все равно пожали друг другу руки. Не прошло и получаса, как он кратко рассказал Кончите о том, о чем никогда не рассказывал Лили (и никому другому), несмотря на допросы, которые она учиняла каждые две недели в течение всего десятилетия, — правду о своем дне рождения в Кампанье.

— Вот так у меня все и складывалось, — сказал он, когда они заканчивали, — все просто. Теперь я добрый. Мои пороки меня абсолютно ни к чему не привели. Поэтому я многие годы работаю над своими достоинствами.

— Хорошо. Тогда брось курить, — сказала она. — И брось свою работу в «Дервент и Дигби». Хорошо?

Через день они увиделись снова, и он отвез ее в Хитроу, чтобы встретить Сильвию, которая только что провела положенный по закону месяц со своим отцом в Буэнос-Айресе. Сильвии было четырнадцать.

Итак, сперва Кит женился на Глории, потом он женился на Лили, потом он женился на Кончите. На Шехерезаде, Уне и Додо он не женился. Зато женился на всех остальных.

С Глорией их связывал только секс, с Лили — только любовь. Потом он женился на Кончите, и все у него было в порядке.

В «Книге и Библии» в 2003-м

Первое апреля, День дураков, он сидит в пабе под названием «Книга и Библия», в уголке. После калейдоскопических подробностей улицы в этих замечательных телесных тонах «Книга и Библия» похожа на томящийся обломок исчезнувшей Англии, полностью белой, полностью буржуазной и полностью среднего возраста, — Англии до изобретения цвета. Доска для игры в «пропихни полпенни», яйца по-шотландски и свиные шкварки, набрякший ковер, косматые обои. Кит ненавидит обстановку в «Книге и Библии»; но именно сюда он начал приходить с тех самых пор, как на него восемь или девять недель тому назад навалилась огромная тяжесть. Ему пятьдесят три. Он пьет томатный сок и курит.

Непредвиденная чувственность стазиса, неподвижности, умелые ласки хлопковых простыней. В обычные времена его к девяти утра выволакивала из постели комбинация жадности, скуки и любопытства (ему хотелось узнать, что произошло с планетой Земля, пока он спал). Но теперь он остается в горизонтальном состоянии, пока держать глаза закрытыми не станет трудом более тяжким, чем держать их открытыми. Его телу это глубоко необходимо. А каждую ночь, с час или около того, он плачет и ругается. Лежит на постели и ругается, а глаза его щиплет. Полностью пробудившись, он сохраняет чувство ошарашенности. А почему — не понимает. Что с ним произошло такое, отчего ему приходится выдерживать всю эту тяжесть?