Берендеев лес

             Степан устало присел на чурбак и задумался о событиях ночи, немало смутивших его разум… В голове его с трудом совмещались величавые города, окруженные березовыми и сосновыми рощами, изумительной красоты храмы, под сводами которых тихой музыкой льются торжественные богослужения, и это степное племя, что, поедая людей, приносило обет верности своему страшному божку, пришедшему из каких-то темных времен. Не самого ли бога их поганого видел он прошлой ночью в залитом кровью ските отшельничьем при мрачном свете смоляного факела? Но вот странная мысль: хуже ли это людоедское племя тех людей в кафтанах, шитых золотом и серебром, кои покупают в рабы двуногих собратьев своих целыми селами да деревнями и замучивают их до смерти в каменоломнях да на торфяниках и смолокурнях, на нивах хлебных да на градостроительстве и прокладке шляхов княжеских? И виноваты ли злосчастные людоеды в том, что знать боярская лишила их скота и пастбищ, загнала в волчьи урманы, обрекла на житие звериное, и люди стали подобны волкам. И как Руси-то не одичать?! А вот те, бояре, что в городах, воздвигнутых на чужом золоте и чужой крови, они устояли бы в таких условиях, не выродились в полузверей?

            Думками мрачными поглощенный, не заметил Степан как на свет Божий вышел, кряхтя и покашливая, селянин михайловский. Лишь когда тот уселся рядом на чурбак, поднял Степан тяжелую  голову.

            - Что, братец, отошел от страхов лесных? Как же тебя угораздило в лапы людоедов попасть? – спросил Степан.

            - Вот так и попал, - пробурчал селянин. – Наши-то кучно шли, а я крайний был. Да остановился нужду справить малую. Только за дерево встал, меня ровно котенка ухватили и в кущари зашвырнули. Я и пикнуть-то не успел…  А тама связали по рукам и ногам да в ручей-то и сунули, камень к поясу подвязав. Лишь рот да нос снаружи осталися… Я как морды их плоские увидал, так, словно паралик меня разбил – всяку волю утратил… Мешок с отрубями стал, а не воин… - Мужик вдруг надсадно закашлялся…

             - Э, да ты, братец, не захворал ли, в ручье студеном застудившись? – Степан встал. – Ну-ко, пойдем в тепло. Печурку я зараз растоплю да отваром грудным напою тебя от хвори.

             Степан отворил поддувало – в печи еще тлели угольки. Он наколол лучины и бросил в печь. Когда лучина полыхнула ровным пламенем, заложил в топку несколько чурок и занялся приготовлением отвара. Пока отвар настаивался, растер грудь хворого жиром барсучьим, с мертвыми пчелами, в порошок растертыми, смешанным.

             Мужика уложили на полати, набросав на него сверху все тулупы хозяйские. Тело его пылало жаром, кашель рвал грудь…

             «Эх, нет рядом Мефодия, - с горечью подумал Степан, - я ить не столь разумею в травах да мазях, как Старец. А ну, как помреть мужик?»

             Несколько дней не отходил от хворого Степан, растирая его мазями, и отварами отпаивая. Лихоманка била мужика, горячка трусила. Имя-то его в горячечном бреду узнали. А до того недосуг было и имя спросить у хворого. А в горячке он несколько раз Демьяном себя звал…

             Как забывался Демьян в тревожном сне, уходил Степан в лес, мужика на попечение Никиты оставляя. Ибо волка, от потери крови ослабшего, кормить надо было. Подбив из лука зайца иль косулю, тащил Степан добычу волку, который хоть и медленно, но поправлялся…

             Уж месяц листопад начался, принеся с собою ненастную сырость и морозные утра.  Вскорости и снег выпал первый. А стаяв, призвал за собой настоящий снегопад, враз преобразивший все вокруг скита отшельничьего… Дерева одев в наряд белый да пушистый, землю преобразив до неузнаваемости…

             По снегу поднялся на ноги волк – тощий да слабый, ветром легким шатаемый. Но волк скоро на поправку пошел и удалился в лес – долечивать себя ему одному ведомыми способами.

             А мужик тяжело хворал и все никак выдюжить не мог, сколь ни бился над ним Степан. Однако же, снег ли с морозцем здоровым подействовал, сырость лесную осеннюю прибрав, снадобья ли, Степаном применяемые с пользой, но встал мужик…

             Рано, до зари проснулся однова Степан и не увидел на полатях соседа. Рывком сбросил Степан свое крепкое тело на пол и, не обувая лаптей, на порог выскочил, едва не сбив с ног Демьяна. Тот стоял, крепко за опору навеса ухватившись, и надышаться не мог свежестью утра  морозного. Улыбка размазала бороду его, до глаз проросшую, да глаза лучились встреч солнышку, из-за леса край свой ярко-алый показавшему.

             - Ты что, Демьян, вскочил-то? – сурово Степан спросил. – Рановато тебе ишо на снег-то да мороз!

             - Кланяюся тебе, добр человек! – ответил мужик. – Выходил, стало быть, меня. С того свету воротил, куда уж я двомя ногами ступил. Век не забуду! – Демьян и впрямь попытался склониться в глубоком поклоне, однако шатнуло его, повело тело слабое в сторону и, кабы не подхватил его Степан, свалился бы с крыльца…

             - Пойдем, пойдем, Демьян, - Степан заботливо уложил хворого на полати, сверху тулуп накинув. – Вылежаться тебе ишо надобно. Не спеши. Время не вышло, тебе на двор ходить, морозом дыхать…

             Скоро Демьян ровно задышал, уснув.