Берендеево царство

Но ответить он не успел. Из-за угла бодрым шагом вышли несколько парней. Налетев на нас, они остановились, и я узнал знакомых трактористов: тут оказались Гаврик, Семка Павлушкин, Гриша Яблочкин и другие. Встреча со мной их смутила, и я сразу понял, куда они держат путь.

— Да вот, понимаешь… — начал Гриша.

— Понимаю, — ободряюще перебил я, — в «Венецию».

— Собрались на прощание. Последний нонешний денечек.

— Это наши ребята, — сказал я Сергею. — А это, братва, мой друг по девятнадцатому году. На черта нам пивнушка? Пошли к нам.

Мой роскошный «люкс» вогнал ребят в священный трепет. Сначала они держались чинно, как в церкви, принимая розовозадых амуров за ангелочков. Гаврик осторожно и стыдливо задвинул свою потрепанную гармошку под стул. Но потом, когда мы все выпили немного, ребята начали приходить в себя. После второй мы не очень ладно, но с воодушевлением спели «Среди лесов дремучих». В этой песне нам особенно нравился припев:

Все пушки, пушки грохотали, трещал наш пулемет,
А гады отступали, мы двигались вперед!

Потом мы с Сергеем спели нашу старую комсомольскую песню, которую знали только мы двое:

Под частым разрывом гремучих гранат
Отряд коммунаров сражался,
Под натиском белых наемных солдат
В расправу жестоку попался.

Ребята слушали нас с тем уважительным и слегка восторженным вниманием, с каким молодежь внимает боевым, седоусым ветеранам. Но у нас была всего одна борода на двоих и притом ни одного седого волоса, а наши слушатели почти май ровесники.

Мы бы, наверное, просидели до утра, но пришел коридорный и сказал, что уже двенадцать часов, и соседи обижаются.

Проводив гостей, я тихо пробирался в свой номер по слабо освещенному коридору. На дверях висела картонка, на которой четким типографским шрифтом оттиснуто: «„КОММУНА“ выездная редакция». Два месяца прошло с того дня, когда я сам приколол ее на эту дверь четырьмя кнопками. Два месяца! И так к ней привык, что давно уже перестал замечать.

Разглядывая картонку, я проговорил вслух:

— Вот, Тоня, как все кончилось. — И для чего-то прибавил: — Прощай навсегда! — Наверное для того, чтобы подчеркнуть свое сердечное одиночество.

После чего я осторожно выкрутил кнопки и с картонкой под мышкой вошел в опустевший номер.

КНИГА ТРЕТЬЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ СТЕПИ

Изгоним же последней стужи след

Из наших душ и обратимся к солнцу.

А. Островский

ГЛАВА ПЕРВАЯ СТЕПЬ ШИРОКАЯ

1

Для центральной усадьбы место было выбрано веселое и даже, как мне сразу подумалось, очень уютное. Когда-то здесь стоял богатый хутор и мельница на безымянной степной речушке, выбегающей из неглубокого оврага. Речка была неширокая, местами, если хорошо разбежаться, то и перепрыгнуть ничего не стоит, но попадались плесы пошире и омутистые ямы, обросшие камышом, с круглыми листьями и зубчатыми чашечками кувшинок, лежащими на темной неподвижной воде.

Зинка простодушно обомлела от всей этой красоты, полезла за кувшинками и, конечно, сразу же ухнула в воду, хорошо, что только по колено. Она с ликующим визгом на четвереньках выползла на крутой зеленый бережок.

— Черт! Чуть не утонула! — ругалась она, в то же время покатываясь со смеху. — А ты стоишь как пень!

— Говорили тебе: сорвешься, а тут не мелко, — посмеиваясь, оправдывался я.

— Говорили, говорили… Лезь теперь сам.

Отжимая подол юбки, она подняла свое румяное, пылающее возбуждением лицо в легком золоте веснушек и в тяжелом золоте рыжих волос и, заглядывая в глаза, умоляла:

— Ну что тебе стоит, достань! Девчонка же просит. Вообрази, как будто для Тоньки, а?..

С тех пор как Зинка узнала про Тоню и увидала ее, она стала относиться ко мне так, словно я в чем-то провинился перед ней. Она смотрела на меня насмешливо, как на человека, сделавшего непростительную глупость, и даже иногда покрикивала на меня, но чаще относилась ко мне с сожалением. И при всяком удобном случае вспоминала Тоню. Я бы мог принять все это за ревность, если бы не знал, как сама Зинка отчаянно влюблена в Сашку Капаева. Отчаянно и безответно. Так что вряд ли это ревность.

Сначала я сердился и даже орал на Зинку, чтобы не лезла в чужие дела, но она как-то раз просяще прошептала: «Миленький, так ведь я потихоньку, между мной и тобой». При этом она очень мило улыбнулась и сощурила свои выпуклые блестящие глаза. Пришлось смириться.

— Вот за то, что ты так говоришь, и не будет тебе цветов.

— Будут. Я сейчас же скину одежку и сама полезу.