Берендеево царство

Эту главу можно назвать так: «Как я писал очерк „Первая борозда“». И начать ее придется спозаранку, когда я, отчаянно зевая, вышел из «дома печати».

Молочно-белая от росы степь, неправдоподобная, как остатки прерванного сна, небо унылого цвета застаревших чернильных пятен на конторском столе, желтоватая полоска нерешительного восхода — трудно поверить, будто из всего этого может получиться что-нибудь путное, хотя барометр показывает «ясно» и непоколебимо стоит на своем. Ну что ж, посмотрим.

В безрадостные, предрассветные часы осени вообще трудно верить во что-нибудь. До того все неопределенно и нет такого барометра, который хотя бы намекнул, что там впереди. Я говорю о Тоне, которую решил возненавидеть и забыть. Как будто можно предать забвению то, что тебе ненавистно. Ее взгляд сквозь ресницы, ее пушистые косы. Забыть? А как, если все это неотступно следует за тобой, казнит тебя хуже зубной боли, особенно в тишине и наедине с собой, то есть именно тогда, когда человек совершенно беззащитен.

Осенний, неопределенный рассвет. Я покачиваюсь в седле.

Мне хотелось попасть на стан шестой экономии пораньше, чтобы до начала работы поговорить с ребятами. Потом будет не до разговоров: приедет начальство, соберутся мужики из ближайших сел и хуторов, чтобы посмотреть на работу невиданных машин, начнется суетня, неизбежная при всяком начинании.

До стана шестой экономии около семи километров. Дорогу я знал не очень твердо, хотя бы потому, что никакой дороги еще не было, не успели накатать, но направление мне было известно: точно на восток. Заре навстречу.

Когда до стана оставалось не больше километра — вот только подняться на невысокий бугор, и я на месте, — я увидел человека, который направлялся в мою сторону. Человек этот — женщина. Еще не различая лица, я догадался, что это была Ольга. Некому больше расхаживать по степи в комбинезоне.

И она узнала меня, взмахнула рукой и побежала навстречу.

— Ой, как хорошо, что ты приехал, ребята совсем приуныли. И это спервоначала. А что будет потом?

— А потом привыкнут.

— Нет, ты еще ничего не знаешь. Я ведь наладилась к директору, да вот встретила тебя.

Подняв обветренное, нарумяненное жестким степным ветром лицо, она смотрела на меня встревоженно и растерянно. Сейчас взорвется. Я слез с лошади, и мы пошли рядом к стану.

— Что там у вас?

— Да еще ничего. Ребята бузят, и, я считаю, правильно.

То, что рассказала Ольга, никак не укладывалось в мой очерк, который я намеревался написать, для чего спешил на шестую экономию, боясь пропустить исторический момент. Я уже рисовал себе обыкновенный осенний денек, чистое и ясное небо и пустую, продуваемую всеми ветрами бескрайнюю степь. Земля, не видавшая плуга. Первые пахари, комсомольцы, недавние батраки, ставшие рабочими зерносовхоза, сосредоточенные лица, гордое сознание величия минуты. Именно величия, об этом и очерк. Бывшие батраки делают историю и отлично сознают это. Вот сейчас они ведут первую борозду, которая знаменует собой начало наступления за социализм. Нет, вы только подумайте, дорогие читатели, и вместе с нами прочувствуйте эту особенную минуту.

А вместо этого я услышал, что со вчерашнего дня все герои моего очерка еще ничего не ели, потому что машины и подводы еще не пришли. Какая уж тут первая борозда? Придется писать злую, разоблачительную статью.

— А что Сарбайцев смотрит? — От негодования я даже сразу вспомнил фамилию завэкономией, которая до этого никак не укладывалась в памяти.

— Ночью еще ускакал в город. Вот уже утро, а его нет. С вечера он нам показал участки. Каждому отвел место. Ребята и про сон позабыли, так готовились к этому дню. Ты только подумай, какая обида: мужики придут смотреть, как тракторы пашут, и увидят — голодные трактористы под тракторами спят. Дай мне коня, поеду к Ладыгину.

— Зачем к Ладыгину?

— Пусть он их, вредителей этих, прижмет. Дай коня!

— Нет, — я вырвал повод из ее руки. — Ты что? Тебе же на головном первую борозду вести.

— Какая еще борозда без керосина?

— На два часа, говоришь, хватит?

— Ну, я не знаю. Ребята говорят…

— Поехали на стан.

Я снова в седле, Ольга примостилась за моей спиной, легко и горячо дышит мне в затылок. Я спросил для разрядки:

— Как ты живешь?

Она удивилась:

— О! Давно ли ты меня видел? Дня три, поди-ка, прошло.

— У нас каждый день что год, — вывернулся я.

— Это так. — Она засмеялась. — Видишь, как живу весело? Нет, правда. Одна я, девка, на всю степь. Чего мне не жить? Первая красавица. Что ни день, то новые сваты.

— Наши ребята?

— А кто же еще?

— Раньше я что-то не замечал.

— Раньше. Ты же сказал: день, как год. Помнишь, какие они были, наши ребята, раньше? Лапотные души. От всего ошалелые. А потом осмотрелись, все поняли. Они ведь сообразительные. Ну, а теперь, как в родимую степь вернулись, да на таких машинах, все и поднялись, и расцвели, как после дождичка. И сразу вспомнили, что они — мужики. И загордились — не подходи… Вот и наш стан. Приехали.