Бери и помни

Владимир еще раз взглянул на парня: за бойкими словами у него что-то было — невертячие глаза, обветренные щеки в мелких приятных родинках, губы неупрямые и неломкие, будто весенние свежие черенки краснотала.

— Хорошо. Давайте заявление, схожу к начальству.

Фефелова в кабинете не оказалось. Заглянул к главному инженеру.

— Заявление вот у меня. Хороший парень.

Павел Васильевич надевал пальто, спешил.

— Некогда, Владимир Федорович, — тон не мирный. — После зайдешь, в понедельник. Не до тебя. — И, пропуская Зыкова в двери, закончил: — В субботу не грешно подумать и о личной жизни.

Зыков подписал заявление у Фефелова, час-другой позанимался делами, еще раз поговорил с Басулиным и вдруг подумал словами Григорьева: «В субботу-то можно и отдохнуть. Забегу в школу к Ирине, да махнем в киношку. Что там сегодня? «Весна на Заречной улице»?»

Выйдя на крыльцо административного здания комбината, встретил шофера с закрепленной за главным инженером «Победы». Тот из столовой, со свертком.

— Ванька, подбрось до школы, будь другом, — Владимир к нему.

— Повезло, Владимир Федорович, как раз туда…

— Ну и добро. С хорошим человеком интересно поговорить.

Поехали. Уже дорогой Владимир беспокойно спросил:

— Зачем в школу-то?

— Сам за шампанским в столовую посылал… Мотается сегодня весь день. Я так понял, от бабы своей ушел. К другой ластится…

У Владимира до боли стянуло мышцы щек. Он вдруг попытался зевнуть, закрыл ладонью лицо и сжал так, что долго оставались на коже следы его крупных пальцев. Но ничего не сказал в ответ. Затих.

Едва остановились на школьном дворе, Владимир увидел, что к ним неторопливо идут Григорьев и Ирина. Будто ножом полоснули по спине, развалили на две части, а не больно, так задубело от нервного напряжения тело. Владимир выбросил из машины ноги, поднялся и столкнулся с Ириной глаза в глаза. Та покраснела, глаз не отвела, даже окрепла шагом, будто назло, и тверже подняла голову:

— Ты ко мне, Володя? Я занята. Подожди дома.

Григорьев открыл дверцу с другой стороны и кивнул головой, приглашая Ирину садиться. Она пошла, но Владимир грубо загородил ей дорогу.

— Что бы это могло означать, Ирина Федоровна? — спросил Григорьев, не отходя от машины.

— Прошу тебя, Володя, посторонись, — глухо и неприязненно потребовала Ирина и тут же сама отстранила Зыкова. — Какой ты еще мальчишка, право. Иди домой. Скажи отцу, что я задержусь.

Из машины она посмотрела на него с прежней холодностью и откинулась на спинку сиденья. Григорьев притиснулся рядом, хлопнул дверцей, и машина резко юзнула, направляясь к воротам.

3

Какое-то время Ирина чувствовала себя точно на ножах. В окно промелькнула туманом Маланьина роща. Машина прыгнула через трамвайные рельсы и покатила в город. А перед глазами Ирины все стояло лицо Владимира, опавшее и сизое. Она никак не ожидала, что в последний момент во дворе школы может объявиться Зыков.

Постепенно Ирина принудила себя успокоиться. В конечном счете, для Владимира не новость, что в любое время она, Ирина, могла решиться на этот шаг, на который сегодня решилась. Мало ли что чувствовала к Зыкову! Не в ней дело. Может быть, это и есть та слабость, которая погубила ее мать, слабость уступить настойчивому мужчине. И хорошо, что все случилось именно так, как случилось. Теперь не надо будет ничего объяснять. Она заберет у Зыковых Славку и просто скажет — переехали. И все Зыковы поймут ее, похвалят за этот сегодняшний шаг, за твердость.

Взглянув на Павла Васильевича, Ирина шутливо толкнула его в плечо:

— Не молчи, Павел. Я хочу, чтобы ты не молчал.

В ответ он свел на переносице прямые брови и недовольно пошевелил ими:

— Как-то все произошло сейчас, что и говорить не хочется.

Она будто обожглась. К щекам хлынула кровь и забилась тупо и больно в голове. Ирина посмотрела перед собой, и вдруг ей стало так обидно, будто она потратила все силы, выползая на берег, но нашелся кто-то, кто в последнее мгновение толкнул ее обратно. Затихла, медленно сознавая происходящую реальность.

Машина остановилась у небольшого двухэтажного дома, и Григорьев завел Ирину в квартиру.

— Здесь будем жить, — сказал он, ставя на кухонный стол бутылку шампанского.

Ирина оглядела комнату, подошла к окну и посмотрела на пустой заснеженный перекресток, сумрачный и тихий. И тут ей впервые пришло на ум: а не поторопилась ли она? А не будет ли ей завтра стыдно и страшно в этой маленькой комнате с окном на заснеженный глухой переулок? Будет ли она счастлива здесь? Ведь это важно. Потому что ее несчастье к счастью сына не приведет. И ради чего тогда весь этот сыр-бор?

Ирина поскребла наледь на стекле.

— Значит, наконец, решился?

— Решился, — ответил тот, стоя у противоположной глухой стены.

— Все обдумал?

— Обдумал, — радости не было в его голосе.

— Согласовал с партийным комитетом? — неожиданно для себя уколола она, продолжая глядеть в окно.

— Согласовал. А почему, собственно, такой тон?

— Так…

— Ты же сама беспрестанно твердишь о долге, — нервно бросил Григорьев.